Наши за границей

— Боюсь, как бы нам опять не перепутаться и не попасть туда, куда не следует. Немецкая земля нам несчастлива, — продолжала Глафира Семеновна. — Ты уж не спи. Надо опять поспрашивать, туда ли мы едем.

— Нет, нет. Какой тут сон! Довольно. Я есть хочу, — отвечал Николай Иванович.

— Еды здесь много. На каждой станции можешь наесться и напиться, не выходя из вагона. К окнам и пиво, и бутерброды подносят. А вот поспрашивать-то надо, туда ли мы едем.

— Да мы куда, собственно, едем-то теперь? Прямо в Россию или…

— Нет, нет, надо остановиться в Вене. День проживем в Вене. Но вот вопрос — в Вену ли мы едем? Может быть, давно уже нужно было пересесть в другой вагон, а мы сплоховали. В Неметчине ведь все с пересадкой…

— Непременно нужно спросить кондуктора.

— Кондуктор-то совсем не показывается в вагоне. Как посмотрел наши билеты в Женеве, так и исчез. Право, меня берет сомнение, туда ли мы едем.

— Ты разгляди хорошенько книжку билетов и сообрази, были ли те станции, на которые нам даны билеты. На билетах написаны станции, — старался пояснить Николай Иванович, достал книжки билетов и вместе с женой стал их рассматривать. — Вот Берн… вот Цюрих… Проезжали ли мы мимо Берна и Цюриха? — задал он вопрос.

— Да кто же их разберет! — дала ответ Глафира Семеновна. На следующей же станции Глафира Семеновна, высунувшись из окна, кричала проходившему мимо вагона кондуктору: — Хер кондуктор! Коммензи бите! Вен… Во Вен?

Но слова «Вен» он не понимал и ответа никакого не дал. Наконец кельнер, разносивший мимо вагонов пиво на подносе и у которого Николай Иванович выпил два стакана, сжалился над супругами и спросил по-немецки:

— Wie heiss die Station?

— Вен… Штадт Вен… — повторила Глафира Семеновна и показала книжку, а в ней билет, на котором было написано: «Wien».

— Wien, — прочитал кельнер, улыбаясь, и прибавил по-немецки: — Это далеко… это Австрия, а вы в Швейцарии.

— Вин… Вин… — подхватила Глафира Семеновна. — Вин по-немецки Вена-то называется, а не Вен… — пояснила она мужу. — А я-то — Вен. Он говорит, что Вин еще далеко. Ну а сидим-то мы в том вагоне, в котором следует? Вагон ист Вин? — допытывалась она у кельнера.

Тот начал говорить что-то по-немецки, но паровоз свистнул, и поезд помчался.

Часа через два в купе вошел, однако, кондуктор, мрачно осмотрел книжку билетов, оторвал из книжки несколько билетов, в том числе и билет с надписью «Цюрих», и сказал супругам:

— Zürich 12 Minuten… In Romanshorn müssen Sie umsteigen.

— Так и есть: пересадка! — воскликнули супруги, услыхав знакомое им слово umsteigen, и испуганно стали допытываться у кондуктора, где должна быть эта самая пересадка и в котором часу.

Разговор был долгий, но ни кондуктор, ни супруги друг друга не поняли и расстались в недоумении.

Опять умштейген делать!

Всю ночь пробыли супруги в тревожном ожидании пересадки из вагона и не смели ни на минуту заснуть, а сон между тем так и клонил их. В Цюрихе, где стояли двенадцать минут, Глафира Семеновна, суя железнодорожным сторожам по два и по три французских пятака, как она называла медные десятисантимные монеты, раза четыре спрашивала: «Ви филь ур умштейген» — и при этом показывала свою книжку билетов, но сторожа, хоть и рассматривали книжку, разводили руками и отзывались незнанием.

— Черт знает что такое! Даром только деньги загубила. Никто не знает, когда будет это проклятое «умштейген», — тревожно обратилась она к мужу. — Прозеваем пересадку, непременно прозеваем и проедем туда, куда не следует.

— Да не прозеваем. Надо только не спать, — отвечал Николай Иванович.

— Не спать, а сам уж клюешь носом. Нюхай ты хоть нашатырный спирт, пожалуйста. Вот я сейчас дам тебе банку нашатырного спирта.

Глафира Семеновна достала из саквояжа флакон и передала мужу. Тот нюхал и чихал. Явился кондуктор осматривать билеты. Опять разговор о пересадке.

— Стой, суну ему два франка в руки. Авось дело выяснится, — сказал Николай Иванович. — А ты, Глаша, скажи ему по-французски или по-немецки, чтобы он показал нам, где должен быть этот ихний «умштейген».

Николай Иванович таинственно поманил кондуктора пальцем и, когда тот наклонился к нему, сунул ему в руку два франка. Кондуктор недоумевал. Глафира Семеновна заговорила:

— Монтре ну иль фо умштейген.

— Ja, ja… Das ist in Romanshorn… Station Romanshorn…

— Станция Романсгорн, — подхватил Николай Иванович.

— Да, да… Но ведь мы не знаем, в котором часу мы на нее приедем, — отвечала Глафира Семеновна и снова обратилась к кондуктору: — Ум ви филь ур Романсгорн?

— Um fünf Uhr Morgens…

— В пять часов. Так… Le matin? Утром?

— Le matin, le matin.

— Так вы вот что… Коммензи ин вагон и загензи, когда будет Романсгорн. Загензи: хир вот Романсгорн.

— Sie wollen schlafen? О, ja, ja… Schlafen Sie ruhig. Ich kommen und sagen, — успокоил их кондуктор, поняв так, что супруги хотят заснуть и боятся проспать.

— Придет, придет и скажет, когда нужно пересаживаться, — успокоила мужа Глафира Семеновна.