Наши за границей

За Мюнхеном Глафира Семеновна стала испытывать кондукторов в знании русского языка, задавая им разные вопросы по-русски, но кондуктора не понимали. Николай Иванович делал то же самое с прислугой, разносящей по станционным платформам пиво и закуски, и, наконец, достиг благоприятного результата.

— Эй! Пиво! Сюда! — крикнул он кельнеру.

И кельнер, поняв его, подскочил со стаканами пива к окну вагона.

— Глаша! Глаша! Смотри… Начали уж понимать! — радостно воскликнул Николай Иванович и спросил кельнера, принимая от него стакан: — Брат, славянин?

— Nein, gnädiger Herr, — отрицательно покачал головой кельнер.

Николай Иванович взглянул ему в лицо и тут же убедился в праздности своего вопроса. По горбоносому типу лица, крупным красным губам и вьющимся волосам самый ненаблюдательный человек мог заметить, кто это.

— Иерусалимский дворянин! Иерусалимский дворянин, а я его за брата-славянина принял, — бормотал Николай Иванович.

Супруги ехали по Баварии, но вот пришлось переезжать баварскую границу и въезжать в австрийские владения. На границе таможня, и в ней пришлось просидеть около часу, пока чиновники осматривали вагоны. Впрочем, на станции был отличный буфет, где супруги могли пообедать за табльдотом.

— Без телеграммы дали пообедать, хоть и немцы, — заметила Глафира Семеновна, вспоминая случай в Кенигсберге, где их не пустили за табльдот из-за того, что они заранее не уведомили телеграммой, что будут обедать на этой станции.

— Еще бы… Здесь совсем другие порядки.

Прислуживающий супругам кельнер оказался поляком и действительно кое-какие русские слова понимал, хотя по-русски и не говорил. Принимая в расплату за обед немецкие марки, он перевел их на гульдены и, мешая в свою речь польские слова, кое-как объяснил супругам, чтобы они наменяли себе австрийских денег, и привел еврея-менялу. Хоть и не без особенного труда, но супруги все-таки поняли, в чем дело, и в руках их в первый раз появились бумажные гульдены. Николай Иванович долго рассматривал их недоверчиво и сказал жене:

— Ассигнации уж пошли на манер русских. Как бы не надул… Хорошо ли? Верные ли? — обратился он к кельнеру.

— Добро, добро, пан, — утвердительно кивнул тот.

Вечером супруги приехали в Вену.

Не говорят, но понимают

Давка и толкотня царствовали на вокзале, когда супруги приехали в Вену. Из окон вагона виднелась толпящаяся на платформе публика, и дивное дело, большинство ее было евреи: евреи длиннополые и евреи короткополые, евреи в цилиндрах и шляпах котелками и евреи в картузах, евреи с сильными признаками пейсов и евреи со слабыми признаками пейсов. Даже добрая половина нарядных женщин отличалась семитическими горбатыми носами и крупными сочными губами. Поезд еще не остановился и, медленно катясь, шел мимо платформы, а уж в купе второго класса появился тоненький юркий еврейчик в шляпе котелком, с тощей, щипаной бородкойклином, в красном галстуке, в кольцах с цветными камушками на грязных руках, расшаркивался перед супругами, кланялся и совал в их руки адрес гостиницы, приговаривая по-немецки:

— Отель первого ранга… В лучшей части города. Цены дешевые… Завтраки, обеды и ужины по умеренным ценам… С извозчиком можете не торговаться… Багаж со станции получим в две минуты. — Говорил он без умолку, вертелся и то и дело приподнимал шляпу.

— Глаша! Что он бормочет? — спросил жену Николай Иванович.

— Да кто ж его разберет, — отвечала та. — Кажется, гостиницу предлагает.

Еврейчик, заслыша русскую речь и видя, что его не понимают, заговорил на ломаном французском языке.

— Прочти хоть, что на карточке-то стоит, может быть, адрес и понадобится, — продолжал Николай Иванович, принимая от еврея карточку и передавая ее жене.

— Ну его… Не желаю я с жидами возиться.

Еврейчик, видя, что и французская его речь остается без ответа, заговорил по-польски.

— Да мы русские, русские, — отвечала наконец Глафира Семеновна, улыбаясь. — Руссен вир, и ничего нам не надо.

— Ach, hoch achtung wolle, Madame! — вздохнул еврейчик. — Как жалко, что я не говорю по-русски! Я говорю по-немецки, по-французски, по-польски, по-венгерски, по-чешски, по-хорватски, по-сербски, но русского языка я, к несчастью, не знаю. Доставьте случай услужить вам гостиницей, и я представлю вам поляка, говорящего по-русски, — бормотал он по-немецки.

— Нихт, нихт… Ничего нам не требуется, — отмахнулся от него Николай Иванович.

Поезд остановился, появился носильщик в серой куртке, которому супруги поручили свои подушки и саквояжи, и с ним вместе вышли из вагона, но еврейчик не отставал. Он уже прыгал около носильщика и бормотал что-то ему.

— Экипаж прикажете? — спросил супругов носильщик.

— Я, я, экипаж, — отвечала Глафира Семеновна. — Вир им готель.

У подъезда вокзала носильщик поманил извозчика. Еврейчик продолжал тереться и около извозчика, даже подсаживал супругов в экипаж.

— Да не надо нам, ничего не надо, — отпихнул его Николай Иванович.

За толчок еврейчик низко поклонился и заговорил что-то извозчику по-немецки.

— В какую же гостиницу мы едем? — задал жене вопрос Николай Иванович.