Наши за границей

— Fürst Бисмарк теперь нет в Берлине, господин.

— Самого-то главного и нет. Ну а где у вас тут самое лучшее пиво?

— Пиво везде хорошо. Лучше берлинский пиво нет. Вот это знаменитый Бранденбургер-Тор, — указывал швейцар.

— По-нашему, Триумфальные ворота. Так это, брат, есть и у нас. Этим нас не удивишь. Вы вот их за знаменитые считаете, а мы ни за что не считаем, так что даже и стоят-то они у нас в Петербурге на краю города, и мимо их только быков на бойню гоняют. Скоро приедем в гостиницу?

— Сейчас, сейчас, ваше превосходительство.

Карета остановилась около ярко освещенного подъезда гостиницы. Швейцар соскочил с козел, стал высаживать из кареты Николая Ивановича и Глафиру Семеновну и ввел их в фойе. Второй швейцар, находившийся там, позвонил в объемистый колокол. Где-то откликнулся колокол с более нежным тоном. С лестницы сбежал кельнер во фраке:

— Sie wünschen ein Zimmer, mein Herr?

— Я, я… Только не грабить, а брать цену настоящую, — отвечал Николай Иванович.

— Der Herr spricht nicht deutsch, — кивнул швейцар кельнеру и, обратясь к Николаю Ивановичу, сказал: — За пять марок мы вам дадим отличная комната с две кровати.

— Это то есть за пять полтинников, что ли? Ваша немецкая марка — полтинник?

— Немножко побольше. Пожалуйте, мадам… Прошу, господин.

Супруги вошли в какую-то маленькую комнату. Швейцар захлопнул стеклянную дверь. Раздался электрический звонок, потом легкий свисток, и комната начала подниматься, уходя в темноту.

— Ай, ай! — взвизгнула Глафира Семеновна. — Николай Иваныч! Голубчик! Что это такое? — ухватилась она за мужа, трясясь, как в лихорадке.

— Это, мадам, подъемный машин, — отвечал голос швейцара.

— Не надо нам, ничего не надо! Отворите!.. Пустите… Я боюсь… Впотьмах еще бог знает что сделается… Выпустите…

— Как можно, мадам… Теперь нельзя… Теперь можно убиться.

— Николай Иваныч! Да что ж ты молчишь, как истукан!

Николай Иванович и сам перепугался. Он тяжело отдувался и, наконец, проговорил:

— Потерпи, Глаша… Уповай на Бога… Куда-нибудь доедем.

Через минуту подъемная машина остановилась, и швейцар распахнул дверцу и сказал:

— Прошу, мадам.

— Тьфу ты, чтоб вам сдохнуть с вашей проклятой машиной! — плевался Николай Иванович, выходя на площадку лестницы и выводя жену. — Сильно перепугалась?

— Ужасти!.. Руки, ноги трясутся. Я думала, и невесть куда нас тащат. Место чужое, незнакомое, вокруг все немцы… Думаю, вот-вот в темноте за горло схватят.

— Мадам, здесь хотель первый ранг, — вставил замечание швейцар, как бы обидевшись.

— Плевать я хотела на ваш ранг! Вы прежде спросите, желают ли люди в вашей чертовой люльке качаться. Вам только бы деньги с проезжающих за ваши фокусы сорвать. Не плати им, Николай Иваныч, за эту анафемскую клетку, ничего не плати…

— Мадам, мы за подъемную машину ничего не берем.

— А не берете, так с вас нужно брать за беспокойство и испуг. А вдруг со мной сделались бы нервы и я упала бы в обморок?

— Пардон, мадам… Мы не хотели…

— Нам, брат, из вашего пардона не шубу шить, — огрызнулся Николай Иванович. — Успокойся, Глаша, успокойся.

— Все ли еще у меня цело? Здесь ли брошка-то бриллиантовая? — ощупывала Глафира Семеновна брошку.

— Да что вы, мадам… Кроме меня и ваш супруг, никого в подъемный карет не было, — конфузился швейцар, повел супругов по коридору и отворил номер.

— Вот… Из ваших окон будет самый лучший вид на Паризерплац.

— Цены-то архаровские, — сказал Николай Иванович, заглядывая в комнату, которую швейцар осветил газовым рожком. — Войдем, Глаша.

Глафира Семеновна медлила входить.

— А вдруг и эта комната потемнеет и куда-нибудь подниматься начнет? — испуганно произнесла она. — Я, Николай Иванович, решительно больше не могу этого переносить. Со мной сейчас же нервы сделаются, и тогда, смотрите, вам же будет хуже.

— Да нет же, нет. Это уж обыкновенная комната.

— Кто их знает! В их немецкой земле все наоборот. Без машины эта комната? Никуда она не опустится и не поднимется? — спрашивала она швейцара.

— О нет, мадам! Это самый обыкновенный комната.

Глафира Семеновна робко переступила порог.

— О господи! Только бы переночевать, да вон скорей из этой земли! — бормотала она.

— Ну, так и быть, останемся здесь, — сказал Николай Иванович, садясь в кресло. — Велите принести наши вещи. А как вас звать? — обратился он к швейцару.

— Франц.

— Ну, хер Франц, так уж вы так при нас и будете с вашим русским языком. Три полтины обещал дать на чай за выручку наших вещей на железной дороге, а ежели при нас сегодня вечером состоять будете и завтра нас в какой следует настоящий вагон посадите, чтобы нам, не перепутавшись, в Париж ехать, то шесть полтин дам. Согласен?

— С удовольствием, ваше превосходительство. Теперь не прикажете ли что-нибудь из буфета?

— Чайку прежде всего.

— Даже русский самовар можем дать.

Швейцар позвонил, вызвал кельнера и сказал ему что-то по-немецки.

— Глаша! Слышишь! Даже русский самовар подадут, — сказал Николай Иванович жене, которая сидела насупившись. — Да что ты, дурочка, не бойся. Ведь уж эта комната неподвижная. Никуда нас в ней не потянут.