Наши знакомые

Музыка становилась тоже особенной. «Ничего, — говорила она, — это у нас так всегда. Они еще и на головах друг у друга ездить будут, не беспокойтесь! Вы их не знаете. Они еще задом наперед ездить будут. Они все умеют».

Им несколько мешал клоун Павел Алексеевич, но это было, пожалуй, ничего. Он их веселил. Он к ним приставал, ему очень хотелось поездить верхом, но он еще не умел.

А кони шли по кругу, вздымая копытами опилки, кося глазами и пофыркивая.

Когда кони ушли, появился Коко.

Он шел на охоту.

Он был знаменитый охотник.

Он был такой свирепый и яростный охотник, что его глаза под очками загорались.

— Электричество, — пояснил Сивчук, — из карманов проведено. — И добавил загадочно: — Циркулирует!

Коко шел на охоту.

Он гремел своими башмаками.

Но ему не удалось убить льва.

Он убил какую-то гадкую тварь величиной с крысу, у него разорвалось ружье, он был очень рассержен. Потом он боялся.

И так как над ним очень смеялись, то Павел Алексеевич ему начал завидовать.

Павел Алексеевич делал ему пакости.

А огромный цирк с каждой секундой работы клоунов все лучше и лучше понимал, что Коко и Павел Алексеевич — это не просто так, а это на кого-то похоже, что вот эти два клоуна заставляют вспомнить какие-то случаи, какие-то истории, какие-то дрязги, жадность, гадкую чепуху, и что дело тут вовсе не в шариках и не в свечах, а в гораздо большем, и что это не глупо, а умно, и что это очень хорошо.

Цирк хохотал во всю свою огромную веселую глотку и хлопал могучими, широченными ладонями.

— Бис! — кричал Сивчук. — Бис! — И, перегибаясь через Антонину, толкал Вишнякова, чтобы он тоже кричал, но повар кричал и так во всю силу.

Маленький, худенький человечек вышел с собакой.

— Та самая, — узнал Сивчук, — она там сидела.

Худенький человечек сказал, что его собака — математик, разложил вокруг нее десять дощечек с цифрами и предложил зрителям задавать собаке задачи.

— Два плюс три! — крикнул Сивчук, тотчас же сконфузился, но опять крикнул: — Два плюс три! Согласно смете.

Худенький человек, легко шагая, подошел к барьеру, за которым сидел Сивчук, и спросил, глядя прямо ему в глаза:

— Вы хотите, чтобы моя собачка прибавила к двум три?

— Так точно.

Собака обежала дощечки с цифрами, выхватила дощечку с цифрой «пять» и показала ее публике.

— С ума сойти, — пробормотал Сивчук, — действительно работает. Ты глянь, Антонина Никодимовна! А, Николай Терентьич? Гипнотизм, что ли?

Но Вишняков уже сам вошел в азарт.

— Пусть она из девяти отнимет три, — орал он, упершись ладонями в барьер, — эй, хозяин, из девяти три!

— Шесть, — визжал Сивчук, — ты глянь, шесть! А? Шесть. И показывает! А четыре и четыре может? Ну-ка! А из двух один? Эй, хозяин, пусть помножит!

Под конец номера с друзьями произошел маленький казус. Антонина сразу поняла, в чем дело; ей сделалось так смешно, что на глазах выступили слезы.

Собака знала алгебру.

Ни Вишняков, ни Сивчук алгебры не знали. Собака извлекала корень и возводила в степень. Вишняков и Сивчук сидели молча — оскорбленные. А в антракте повар сказал Антонине:

— Выходит, образованнее нас? Ты как считаешь, Леонтий Матвеич? — И погодя добавил, улыбаясь в усы: — Недаром она с нами разговаривать не хотела. Тоже — Тобик! По имени и отчеству ее надо, а не Тобик…

В антракте они опять гуляли по фойе и опять заглядывали «туда», за таинственную решетку. «Там» ходили люди в ярких костюмах, топтались и фыркали лошади, сидела, как давеча, собака-математик.

— Сахару дам, — позвал Сивчук, — эй ты, дурашка!

Но собака не шевельнулась.

— Плевать ей на твой сахар, Леонтий Матвеич, — сказал повар, — ее небось после работы коньяком поят.

Им стало весело.

Своих текстильщиц они нашли возле буфета. Расположившись в углу табунком, текстильщицы ели мороженое и над чем-то смеялись.

— Хорошего аппетита, — сказал Сивчук, — прохлаждаетесь?

— Прохлаждаемся.

— Может, и нам пивком побаловаться, Николай Терентьич?

— Отчего же не побаловаться? — рассудительно ответил повар. — Побаловаться всегда можно. А Антонину Никодимовну мы угостим мороженым.

Пантомима произвела на повара и Сивчука совершенно потрясающее впечатление. Антонина блаженствовала, глядя на них обоих, да и ей самой очень нравилось.

Страшный пират в черной полумаске ездил на великолепном коне; гремели выстрелы; пылала крестьянская хижина; удары грома сотрясали все здание цирка; ночной мрак раскалывала голубая молния; вот ранили крестьянскую лошадь, и она трогательно захромала; вот потащили живого поросенка; вот, отстреливаясь на ходу, промчался галопом через арену рыжебородый помощник Черного пирата…

— Что делается, — шептал Сивчук, — что только делается, вы гляньте! А! Бандюги…

Повар сосредоточенно молчал. Текстильщицы тихонько повизгивали.

И вот, под восторженный вздох цирка, хлынул на арену пенящийся водопад: то пираты топили восставших крестьян. Спасутся ли? Но крестьяне спаслись, они даже не вымокли.

А вода хлестала; ее окрашивали цветными лучами прожекторов, она неслась на арену, то голубая, то оранжевая, то синяя, то розовая, она гремела и пенилась, наполняя арену, она грохотала и фыркала, как взбесившийся конь.