Насилие истиной

— Начинается! — нервно покрутила сигарету Валерия. — Жаклин не может мне простить, что я вышла за муж за Гаррика, забывая при этом, что причиной ее развода с ним была не я, а Николай Лютаев. Сами посудите! Гаррик должен был ждать, уживется ли Жаклин с новым мужем или опять вернется к нему?

— Жаклин, как я понял, прочитав черновики, совсем по-другому рассматривала эту ситуацию… Вспомните сами! — предложил Лере детектив. — Впервые вас привела в дом Бахаревых Илона. Вы были потрясены великолепием квартиры, портретами предков и тем, что какая-то опереточная девчонка, даже не умеющая оценить всей прелести называться Бахаревой, попала в эту семью. Она была настолько глупа, по вашему мнению, что после брака оставила свою ничего не значащую в этом мире фамилию. И с того дня вы захотели стать Бахаревой. Только Бахаревой! Вы бросили взгляд на Петра Арсентьевича, Жаклин подробно описывает ваши лунные беседы в его кабинете, — подчеркнул детектив, заметив протестующе-возмущенное выражение лица Валерии. — Может быть, вы бы и вышли за Петра Арсентьевича, дождавшись его очередного развода. Но тут на гастроли в Москву приехал молодой красавец Гирт Пундус. Как не закружиться голове! В те застойные времена прибалты в глазах русских женщин были наделены особым шармом. Каковы же были ваши изумление и радость, когда однажды вечером, придя в дом Бахаревых, вы застали у них Гирта и узнали, что он сын Петра Арсентьевича, что он Пундус-Бахарев…

— Отчего же вы замолчали? — удивилась Валерия. — Или у Жаклин на этом месте пауза?

— Нет, я думаю, стоит ли продолжать. Ведь и так все ясно!

— Продолжайте! — с презрительной усмешкой приободрила детектива Валерия. — Хотелось бы услышать в устном варианте мемуары Жаклин. Как, кстати, она их называла?

— «Живые листья».

— Вот-вот! И сама сгинула, и листья из живых в черновые превратились. А вы не собираетесь опубликовать посмертное наследие несостоявшейся мемуаристки?

— У меня другая задача: опубликовать имя ее убийцы.

— Ну-ну! — кивнула Валерия и, помолчав, повторила: — Что же вы, продолжайте!

— Вам удалось привлечь внимание молодого, избалованного успехом скрипача. Тогда еще только скрипача! — подчеркнул Мелентьев.

У Валерии снова задрожали руки. Поспешно затушив сигарету, она спрятала их под стол.

— И вы уже считали себя почти Бахаревой, как неожиданно встретили яростное сопротивление со стороны его матери Хильдегарды.

Валерия горько усмехнулась…

Как сейчас помнит она их первую встречу в Риге. Она прилетела из Москвы, уже преисполненная любви к Хильдегарде, и чуть ли не бросилась той на шею, как ее остановил острый, холодный, злой взгляд.

Хильдегарда говорила с мягким латышским акцентом. Говорила медленно, словно неспешно наливала яд в склянку.

— Вы не подходите Гирту! Неужели вы этого не видите? Ну, ну, посмотрите на себя в зеркало! — Она взяла опешившую Леру за руку и подвела к большому настенному зеркалу. — Вам всего двадцать один год, а вы уже склонны к полноте. Что же будет через пять лет? — почти с ужасом воскликнула она. — У Гирта выступления по всему миру. Он вращается в кругах международной элиты искусства, и там таких, простите за правду, толстых женщин нет! Вы станете посмешищем!

Лера нашла в себе силы улыбнуться и постараться, насколько возможно, перевести все в шутку.

— Я буду сидеть на диете!

— Нет, уж лучше оставайтесь сидеть в Москве! — Хильдегарда зашагала по гостиной. — Как вы не понимаете! В вас нет никакого изящества, никакого шарма! Вы просто комсомолка двадцатых годов. Только красной косынки не хватает.

— Я учусь в Литературном институте! — попыталась гордо приподнять голову Лера. — Я начала печататься с шестнадцати лет!

— Что вы хотите этим сказать? — устремила ледяной взгляд на Леру Хильдегарда. — Что вы талантливы? Если вы начали печататься в шестнадцать лет, это говорит вовсе не о ваших способностях, а о том, что кто-то из ваших близких родственников имеет отношение к журналистским или издательским кругам. В этой стране, — она уже тогда говорила «этой», — невозможно что-либо напечатать не только в шестнадцать, но и в сорок лет, если вы просто талантливы.

Валерия, кусая губы от несправедливой обиды, прибегнула к последнему, самому вескому аргументу:

— Гирт меня любит!

Вся чопорная ненависть Хильдегарды испарилась вмиг. Она звонко, от души, расхохоталась.

Лера, соображая, как бы попасть в тон Хильде, осторожно пискнула, стараясь изобразить смех.

— Гирт, — отсмеявшись и вновь став чопорной, пояснила Хильда, — любит не вас, а вашу, простите за правду, жирную плоть. Ведь он, к сожалению, наполовину русский.

Лера окончательно растерялась. «Какая же наглая, беспардонная тетка, — подумала она. — А я-то к ней со всей душой! Почти полюбила ее! Ну ладно, придет Гирт, я тебе покажу!»

Приехал с репетиции Гирт. Оценил обстановку с одного взгляда. Поцеловал мать в щеку и, взяв Леру за руку, потянул в коридор.

— Поехали, поужинаем в ресторане, — сказал он.

Они сели в машину. Лера заплакала.

— Мне кажется, что твоя мать ненавидит меня.

— Вполне возможно. Но это не имеет пока значения.