Насилие истиной

— В субботу вы будете петь Сильву! — произнес он, ожидая испуга на хорошеньком личике и страстного шепота: «Я боюсь!» Но вместо этого артистка чуть не бросилась ему на шею, дико закричав, запрыгав и захлопав в ладони.

— Вот здорово!..

— Да вы уверены, что справитесь? — опешил он.

— Еще бы! — сверкнули черные глаза. — Еще бы!

— Ну, тогда… — растерянно пробормотал режиссер. — Репетиция отменяется! — обратился он к артистам на сцене и, опустившись в кресло, сказал помощнику: — Срочно вызовите основной состав «Королевы чардаша»!

Удивленный помощник помчался выполнять указание.

Сначала было непомерное удивление, затем смешки, что, мол, это какой-то розыгрыш. Эдвин, красивый, утомленный восхищением премьер, был уверен, что их вызвали для репетиции шутливого поздравления по случаю очередного юбилея какого-нибудь актера. Или, может быть, театра, с которым у примадонны натянутые отношения — поэтому в отместку вместо себя она и выставила девчонку из хора.

Он приветливо махнул рукой появившемуся на сцене режиссеру, но выражение лица последнего не оставляло никаких сомнений, что все очень серьезно. Режиссер в двух словах объяснил ситуацию. И хотя она была понята, все равно премьер озвучил общую мысль так: «Представить вместо примадонны какую-то, пардон, Женьку!.. Смешно и, самое главное, безрассудно!»

В порыве благородного негодования премьер собрался было, картинно пожав плечами, уйти, но… взгляд Женьки неожиданно остановил его. Темный, насмешливо-нежный, он заинтересовал уставшего от поклонения артиста.

— Что ж, послушаем! — садясь на венский стул, предложил он.

Актер, исполнявший роль Бони, охотно поддержал его, с удовольствием рассматривая в реквизиторский монокль стройный стан молоденькой Сильвы.

— Послушаем! — хлопнул в ладони режиссер.

Первые такты знаменитого выхода Королевы чардаша мурашками пробежали по телу оробевшей Евгении. Но она заставила себя гордо вскинуть голову и сильным голосом с красивыми и четкими верхами начала томно-страстную арию. А когда дошло до танца, то Бони едва усидел на месте, чтобы не присоединиться. Такого батмана у Сильвы не было со дня основания театра.

Женька увлекла всех. Даже обычно засыпавший премьер вдруг ожил.

Пять репетиций и в субботу… «Либо полный провал…» — шептал, потерявший голос от переживаний режиссер. «Либо триумф!» — подхватывал смотревший теперь с большим оптимизмом на эту рискованную затею премьер.

Товарищ Грушин прибыл в отличном расположении духа. Ему понравилось, что его пожелание было воспринято руководством театра должным образом. Он приехал с друзьями и сопровождающими лицами.

Сторонники примадонны готовились чуть ли не освистать наглую выскочку. Враги, наоборот, потирали руки, надеясь, что Рахманина здорово щелкнет «суперстар» по носу. Они все были в восторге от Мадлен из «Фиалки Монмартра».

— Но там — три минуты!.. А здесь — три акта! — высказывали сомнения одни.

— Вот и хорошо, — говорили другие, — будет где развернуться нашей маленькой чаровнице.

Режиссер и директор, бледные, словно обсыпанные пудрой, появились в правительственной ложе.

Грушин просмотрел программку.

— Рахманина?! Гм!.. Не знаю!..

«Когда узнаете, будет поздно! — ощущая всем своим телом разбор на ковре, печально подумал директор. — Ох, скорее бы все это закончилось!» — еле слышно молил он.

Но пока все только начиналось. Музыканты блестяще сыграли увертюру. Занавес раздвинулся, и на сцене предстало венское варьете. Реплики актеров, шутки Бони, аплодисменты и ожидание… тягостное, угнетающее… ожидание провала. Режиссер заглянул в гримерную Евгении и остолбенел. Она преспокойно натягивала чулки в сеточку и напевала себе под нос веселые куплеты Бони.

— Что вы делаете?! — воскликнул он в подлинном ужасе. — Вы вот сейчас это и запоете вместо своей арии!

Женька заливисто рассмеялась и ободряюще подмигнула несчастному. Она шла на сцену с легкомыслием приговоренного к смерти, которому друзья в последнюю минуту успели сообщить, что казнь будет заменена помилованием.

Золотистый луч прожектора, медленно поднимаясь снизу вверх, осветил тонкий силуэт Сильвы. Тягучая, страстная мелодия, взрывающаяся к середине и знаменитые, зажигающие, провоцирующие слова: «Коварный женский взгляд в душе рождает ад!» От Евгении исходило какое-то адское электричество.

Спектакль ожил! В глазах Эдвина заиграла нешуточная страсть. Даже тарелки в оркестре зазвучали громче и озорнее.

Важный чиновник товарищ Грушин в такт музыке постукивал пальцами по малиновому бархату обивки ложи и после спектакля пожелал лично выразить свое удовольствие дебютантке.

Директор, опережая его на несколько шагов, летел по коридору, наводя порядок. Чиновник пожал руку Эдвину и сказал, что тому удалось найти новые краски в образе. Директор, воспользовавшись паузой, влетел в гримерную к Евгении, которая полулежала в кресле и хохотала, хохотала до слез, прижимая к груди огромный букет.

— Э!.. Евгения… Сейчас к вам зайдет сам товарищ Грушин!..

— Да хоть Арбузов! Мне-то что?..