Насколько мы близки

– Не лишено смысла, – согласилась Рут, открывая пакет с хлебом. В ожидании ленча дети превращали чипсы на картонных тарелках в золотистую пыль. – Прикинем. Два сэндвича помножить на триста шестьдесят пять равняется тысяча четыреста шестьдесят кусочков хлеба в год, – продолжала она.

– Как насчет орехового масла? – спросила я у Бетти.

– Фу, – отвергла она. – Воняет.

– А что еще есть? – поинтересовался Грейсон.

– Сыр с перцем. Яйца.

– Дрянь, – возмутился он. – Коровья жвачка.

– Ты что, не моешь? – попыталась я остановить Рут, которая взялась резать яблоки.

– Моя личная теория: дети должны есть фрукты немытыми, тогда и заразу реже будут цеплять. – Она открыла холодильник, вытащила цыпленка за голубоватые ощипанные крылья и «прошлась» лапами безголовой тушки по рабочему столу. – Ну надо же. Тридцать семь лет стукнуло, а мне все еще приходится станцевать с цыпленком, чтобы сообразить, где у него грудная часть. – Рут шлепнула тушку на сковороду и сунула в духовку.

Коровья жвачка вместо еды, танцующие цыплята и разные варианты одних и тех же десяти блюд. Вот что нас связывает.

Дилетантские диагнозы и обмен симптомами у температурящих детей.

– Попробуй, очень горячая? – говорила я, твердо веря, что более чувствительная ладонь подруги точнее определит состояние Бетти.

– Как по-твоему, красное? – спрашивала Рут, направляя луч скаутского фонарика в горло Грейсона.

Нас объединяла подсушенная зеленкой сыпь ветряной оспы и совместное вычесывание вшей во время общешкольного педикулеза. И тревога в сердце от ночного кашля из детской. Мать обязана подняться посреди ночи, покинув теплый уют постели, чтобы обеспечить свое дитя порцией лекарства и ласки. В два, в три часа ночи я привычно бросала взгляд в окно, надеясь увидеть свет в окнах Рут, и мне становилось спокойнее только от того, что Рут тоже в заботах о больном ребенке, что она тоже на ногах в этот мрачный час.

Нас объединяли дни детских болезней, снежные дни и субботы – время заточения в четырех стенах, ничегонеделания, бесцельного ожидания вечера. Нас объединяла возможность или невозможность добыть няньку для детей. Нас объединяли сами общие няньки. Дженни – однажды она пошла проверить, как там Джей, и выбила себе передний зуб, наткнувшись на оставленный поперек проема двери турник. И Элис, которую я как-то в полночь обнаружила под ее приятелем прямо на кирпичном полу нашей веранды. «Так-таки голышом на кирпичах? -расхохотался Рид. – Задницу небось натерла похлеще, чем на ковре».

Нас связывали и воспоминания – о подлых подружках и бывших дружках. Мы перечисляли их имена с грустью и смехом, но далеко не с той теплотой, с какой вспоминали обуревавшие нас юношеские эмоции и головокружительный натиск предчувствий – неизменный спутник тех, как правило недозволенных и никуда не ведущих, романов. Нет, мы не тосковали и не сожалели о своих давнишних симпатиях – мы гадали, что с ними сталось, с прежними мальчиками, ныне мужчинами, где они теперь, кто они теперь и с кем связали свою жизнь. Мы страдали вместе с совершенно незнакомыми людьми, пережившими трагедии: у кого-то маленькая дочь подавилась куском хот-дога и умерла, чей-то сын попал под машину. Мы оплакивали младенца, которого удушил в люльке домашний любимец – ускользнувший из клетки удав, и подростка, в несколько часов сгоревшего от менингита. Неразрешимые вопросы и ребяческие игры привязывали нас друг к другу с одинаковой силой.

– Вот что я ненавижу, – начинала Рут. – Людей, которые имеют привычку думать вслух по телефону.

– Вот что я ненавижу, – подхватывала я. – Людей, которые имеют привычку вести машину с собачонкой на коленях.

– Вот что я ненавижу, – продолжала Рут. – Чихуахуа.

Исповедуясь друг другу, мы делились историями об идиотских чудачествах, на которые толкает женщин скука летних лагерей, школ-интернатов, университетских клубов. О том, как не брили ноги, пока даже надевание носков не превращалось в пытку. Или о том, как соседка Рут по комнате соорудила себе шиньон из лобковых волос. О том, что в моде сексуально.

– Лакированные шпильки! – провозгласила Рут. – Без чулок.

– Платья без бретелек и голые плечи, -продолжила я.

– Стразы под бриллианты на синих джинсах, – добавила Рут и спохватилась: – Кто бы нас послушал! Мы для кого стараемся? Перебираем ведь исключительно женские сексуальные шмотки!

Нас связывали скоротечные попытки физического и интеллектуального самоусовершенствования. Уроки бриджа, на которых был поставлен крест после четырех занятий.

– Больше не могу, – сказала я Рут по дороге домой, после вечера, проведенного с шестью неофитами бриджа, языкастыми дамами. – Либо я сама говорю то, чего не хотела бы говорить, либо выслушиваю то, чего не хотела бы слышать.

– Я тоже пас, – кивнула Рут. – Каждый раз трушу, что останусь без козырей. К тому же я до времени превращусь в собственную мать.