Наследие

Когда дедушкин друг Лазарь вернулся в загон к квагге, с ним случилось нечто — такого прежде никогда не бывало за все годы его работы ветеринаром. Он заплакал. Зебра лежала на боку и тяжело дышала. Напуганная пленом, угнетенная постоянным присутствием большого количества людей, изнуренная непривычным, неподходящим для нее климатом и уже недостаточно молодая для таких испытаний, квагга не могла сопротивляться болезни. Если бы тогда, дома, в саванне, она ускользнула, то бегала бы сейчас со своим стадом и избежала участи болезненной салонной собачки. Но судьба распорядилась иначе, и быстроногая лошадка медленно угасала на сырых и низких голландских землях. Ветеринар применил к ней все лекарственные и восстановительные средства, которыми только располагала медицина той эпохи. Он накрыл кваггу несколькими одеялами и просидел с ней весь день и часть ночи. «Знаешь, Лазарь признался мне, что, находясь наедине с несчастным животным, посреди ночи, когда посетители больше не бродили вокруг загона, он время от времени впадал в панику, его охватывал жуткий страх. Он был растерян и подавлен: на его глазах происходило что-то абсолютно неправильное. Он знал уже, что будет последним человеком в мире, который видит живую кваггу и который при этом спустя мгновение увидит смерть последней квагги на планете. Он понимал, что в этот момент должен быть рядом. И не мог принять мысль, что будет последним человеком, на глазах которого вот так исчезнет целый вид, что больше на Земле не останется ни одной живой квагги. А буквально полвека назад их были сотни тысяч. Ты можешь себе представить, что он ощущал в это мгновение и как могла повлиять на него эта смерть? В эту ночь Лазарь спал на скамеечке в зале кормления животных. Утром, до прихода служащих зоопарка, он вернулся в вольер к квагге и увидел, что ее состояние ухудшилось. Глаза словно вылезли из орбит, и время от времени задние ноги животного сотрясались в судороге. Лазарь рассказал мне, что присел на корточки, положил руку на шею квагги, погладил ее и начал говорить с ней. Еще и еще. Говорил ей простые, утешительные вещи, которые мог бы сказать человеку в подобный момент. Они долго так сидели, один на один, и оба понимали, что же сейчас произойдет. Когда первый пришедший на работу служитель вошел в загон, последняя квагга уже умерла, а Лазарь, представитель людского рода, проводивший ее в последний путь, гладил ее по еще теплой шее. Представляешь, какая картина? Мой друг увидел, как через его пальцы утекает жизнь последнего представителя исчезнувшего вида, уничтоженного ретивыми охотниками. Это произошло двенадцатого августа 1883 года в зоопарке „Natura Artis Magistra“. Каждый раз, когда я вспоминаю эту историю, сердце сжимается в груди».

В течение нашей совместной жизни Спиридон добрую дюжину раз рассказывал мне о печальной кончине этой необыкновенной зебры и никогда не сбивался с общего хода истории, доверенной ему другом. При этом надо учесть, что инсинуации пластического хирурга Зигби не были уж такими безосновательными. Мой дедушка, конечно, любил приврать, был прохиндеем и манипулятором, коммунистом, подправляющим историю на свой лад, конечно, и в соответствии с приказами своего диктатора в Кремле, ясное дело. Но вся его история, со всеми его недостатками, просчетами, с дурацким куском мозга вождя, советскими делишками и даже его самоубийством, придавала его судьбе романтический флер, совершенно недоступный глотателю ячменного солода.

Дату смерти деда определить было просто, это произошло в 1974 году. А вот точно определить дату его рождения было проблематично, и никто из Катракилисов не желал всерьез заморочиться этими подсчетами. По официальным документам из Москвы — были ли они подлинными, это вопрос, — Спиридон был сыном Льва Катракилиса и Ирины Приваловой. В соответствии с этими русскими документами, он появился на свет между 1899 и 1900 годами. Он выучился на медика и практически в то же самое время в 1929 году родился Адриан, мой отец. Спиридон, судя по всему, не был женат, и ребенок по документам не имел матери, что даже для медика представляло биологическую несообразность. Странное имя моего деда, какое-то слишком эллинское, соответствовало прежде всего имени греческого бегуна, победителя марафона на первых Олимпийских играх современной эпохи, организованных стараниями Пьера де Кубертена и стартовавших в Афинах в 1896 году.

Десятого апреля этого года пастух Спиридон явился на старт первого исторического марафонского забега, соединяющего город Марафон и Афины. Для возрождения Олимпийских игр были избраны семнадцать бегунов, которые претендовали на первенство в забеге на 42,195 километра под палящим солнцем (соревнования проводились с четырнадцати до восемнадцати часов дня).