Наследие

Он говорил очень тихо, чтобы ничего из того, что он произнес, не вышло за пределы их узкого круга. Его голос был нежным, отполированным алкоголем, типичный голос влюбленного пьяницы. В первый раз я был весьма удивлен полной индифферентностью вышеупомянутой «Рози» к подобным посулам, высказанным безо всякого стыда и стеснения в общественном месте. А потом она рассказала мне историю этого человека. «В течение многих лет он приходит каждый вечер к одному и тому же часу. Видно, что он уже где-то изрядно поднабрался. Он садится, выжидает некоторое время и начинает свою речь. Всегда одну и ту же. Сначала я побаивалась, даже просила кого-то проводить меня до дома. Здесь полно в районе всяких ублюдков. А потом я попривыкла к его болтовне. Я уже не обращаю на нее внимания. Видно же, что этот парень не в своем уме. Уже долгие годы он обещает мне небо в алмазах, но в два часа возле кафе его никогда нет». Она говорила об этом незнакомце с ласковой иронией и явно не обижалась на непристойность его выражений. Для нее он был тип-в-час-ночи, тот парень, который перекрестил ее в Рози, который приходит немного спустить пар перед тем, как вернуться домой. И ничего страшного. Не страшнее, чем семейство из шести человек, приходящее по субботам, с совершенно невыносимыми и ужасными детьми, которые вечно чего-то хотят, разбрасывают жареную картошку и оставляют после себя столы грязнее, чем пол в гараже.

«Рози», в свою очередь, прозвала типа-в-час-ночи Ниро — он был примерно того же возраста и тоже похож на спрингер-спаниеля, вечно сидел с таким видом, будто устал непонятно от чего, будто его достало все и вся.

А вообще Wolfi’s — это прежде всего была Ингвилд Лунде, директриса ресторана. В английском языке было только одно слово, но зато идеально подходящее, чтобы определить ее: gorgeous. Ингвилд Лунде была восхитительна. Эта пятидесятивосьмилетняя норвежка управляла делами заведения с элегантностью тренированной всадницы, привыкшей к капризному норову своей кобылки. Она никогда не повышала голос, умела урегулировать все конфликты между подчиненными, соблюдала их расписание, понимала их проблемы, извиняла промахи. Во время работы она курсировала между столами, чтобы удостовериться, что всем удобно и еда каждому по вкусу. У нее всегда было в запасе приветствие, доброе слово или комплимент для постоянных клиентов; некоторые из них были в нее тайно влюблены. Это было неудивительно, поскольку Ингвилд Лунде воплощала практически все, о чем мечтают мужчины с самых юных лет, она была совершенным генетическим продуктом, соединившим рост отца и фигуру матери. Статная, как Анита Экберг, она прятала великолепное тело в элегантные, но неброские одежды, чтобы не слишком бросалось в глаза, насколько щедро ее одарила природа. И вот еще что удивительно: гордое тело нордической валькирии чудно сочеталось с лицом южанки, ее мать была из марранов, испанских евреев, крестившихся в католицизм. Ингвилд использовала минимум косметики, и сразу бросалось в глаза, какие тонкие у нее черты лица, какая чистая, светящаяся, полупрозрачная кожа. Если бы святые существовали, они бы выглядели примерно так же. Черные ресницы окаймляли темно-зеленые глаза, рыжевато-каштановая шевелюра, которую она забирала в высокую прическу, явно не имела никакого отношения к Скандинавии. С первой же секунды, как я зашел в заведение Wolfi’s, я влюбился в мадам Лунде.

Я благословлял забастовку, мерзавцев из World Jai-Alai Inc., Барбозу, моего нотариуса и Комитет налогов и депозитов — все они в той или иной степени способствовали моему появлению в ресторане на Коллинз авеню, этой потрясающей харчевне, отмеченной вниманием авиакомпании Нордвест и Меера Лански. Ходить на работу было неимоверным счастьем. Пес не понимал, что творится. Он не подозревал, что каждый вечер, когда я отправляюсь в ресторан, мадам Лунде еще не ушла оттуда. И я мог наслаждаться ее присутствием до 1:30, лишь потом она отправлялась домой.

Я знал, что месье Лунде в природе не существует, что наша директриса живет в старинном здании в стиле тропический ар-деко, оно называлось Делано и было построено по проекту архитектора Роберта Шварцбурга, вдохновенного безумца с удивительным чувством стиля, который спроектировал в Майами Дворец правосудия, несколько библиотек и школ, а также Civic Center на Майами-Бич. Казалось, что память о Рузвельте впечаталась в перила лестниц этого дома, построенного первоначально как казарма и названного именем президента еще и для того, чтобы напомнить о покушении пятнадцатого февраля 1933 года, которое едва не стоило ему жизни.