Наследие

Полетели пули по ним – да где уж! От пуль увернулись черти пятнистые. И вот уже двое ближайших – есаулы Джан и Храмцов – головы свои теряют. Хван с Ли, отстреливаясь наугад, – лошадям шпоры. Прянули кони стальные – в лес, в лес. Рванули по снегу плотному, настовому.

Но —

Ромм!

Стрела Лю меж лопаток вошла, наконечником вышла. Полетел Лю из седла с криком смертельным. Хван за деревья коня направил, зигзагом, зигзагом, зигзагом.

Ромм!

В плечо левое вошла стрела. Конь вправо рванул. И не удержался Хван в седле – слетел в снег, ледяную корку наста проламывая.

Сел, пистолет в правой руке сжимая. А конь стальной после прыжка, седока потеряв, встал покорно среди елей вековых, глазами-фарами их осветив: словно луч лунный сквозь небо мутное пробился. Отполз Хван к ели, оперся спиной, стал во тьму страшную, смерть несущую, вглядываться.

Мелькнуло.

Выстрелил.

Снова мелькнуло.

Выстрелил.

Снова мелькнуло пёстрое, жуткое.

Но не успел на спусковой крючок нажать.

Ромм!

Впилась стрела проклятая в правое плечо – больно, сильно, к ели пригвождая. Разжались пальцы, вывалился пистолет в снег.

И вышли из темноты двое двуногих. С лицами человечьими. Все обтянутые мехом леопардовым, кровью парной забрызганным. С ножами страшными в руках.

– Жив? – спросил один по-китайски.

– Жив, – Хван ответил.

– Он твой, Плабюх, – сказал Хррато на родном языке.

Сестра приблизилась к Хвану, присела на корточки. Заглянула ему в глаза.

Хван увидел перед собой лицо девушки; её голову, уши и шею покрывали мелко-курчавые белые волосы. Фиолетовый цвет глаз её был различим даже в полумраке.

Эти глаза в Хвана вперились.

Он замер, перестав дышать.

Девушка рукой взмахнула молниеносно.

Срезанная голова командира в снег упала.

Последнее, что Хван увидел: два пятна голубоватого снега, высвеченные фарами глаз его коня.

Плабюх выпрямилась.

– Хорошая охота! – громко произнесла она на языке родном.

– Хорошая охота! – Хррато ответил.

Обтерев снегом ножи свои, они убрали их в трпу. Сбросили трпу с плеч. Хррато засвистел в свисток умный. И стал стягивать с себя одежду плотную, леопардовую. Плабюх последовала примеру его. Сбросив одежду, они остались голыми. И стали топтать шкуры леопардовые в снегу, от крови их очищая.

– Они не только жестокие, но и сонные, брат, – Плабюх произнесла.

– Быстрых жестоких нам давно не попадалось, сестра.

– Похоже, род их вымирает.

– Всё смешалось в их мире.

– Но они не перестали убивать друг друга.

– И никогда не перестанут.

– Даже когда полностью заснут.

– Спящие, они схватят друг друга за горло!

Они рассмеялись.

Послышался наста снегового хруст. И зову свистка послушны, показались меж стволов кони Хррато и Плабюх. Вороные, они сливались с тёмными стволами. Когда они приблизились к хозяевам, глаза их загорелись белым светом.

– Поляна! – Хррато приказал.

Кони остановились рядом, наклонили головы свои, высветив глазами на снегу круг ровный. Близнецы вступили в круг этот. И начался их танец победный. Свет яркий засеребрил их тела шерстяные. И закружились, изогнулись тела эти, танцу отдаваясь. Взбитый ими наст снежный летел в стороны, свет играл на выгибах тел быстрых, сильных. Вскрики их победные будили тишину леса ночного.

Но мелькнули последние движения. И замерли близнецы. Встали, словно друг друга впервые увидали. И шагнула Плабюх к брату. И обняла его. И он сестру обнял.

Упали они в снег. И слились в акте любовном, страстном. Тела их серебристые отдались друг другу, ноги и руки переплелись, губы к губам прижались.

И долго в кругу света раздавались страстные стоны их.

Когда стемнело и снег повалил густо, бредущие по следу санному Аля, Оле и инвалид остановились. Следы саней заметало снегом крупным, мокрым. Весенний ветер с океана бора этот снег принёс. Лип он на всё, слепил глаза. Да и волочь старика инвалида на берёзе по насту тяжело близнецам стало – из сил выбились.

– Надобно ночь пережить, – заговорил инвалид. – Во тьме морогу… дорогу не сыщем. Заблудимся.

Во время пути Оле своей умницей подсвечивал иногда, но вскоре помощница совсем иссякла и погасла.

– Костёр бы развести, – инвалид предложил. – У меня поражалка есть. Поджигалка.

Из кармана зажигалку вынул.

Оле и Аля пошли сушняк ломать.

С трудом костёр разожгли, вокруг него на обломки берёзы уселись. Снег валил. Костёр дымил, ел сушняк нехотя. Грели руки на огне, морщились от дыма.

Ночь кругом стояла глухая, лесная.

Оле и Аля жгли костёр, сушняк подтаскивая.

Первым заснул инвалид. Обнявшись и прижавшись к инвалиду грузному, заснули и брат с сестрой усталые.

Солнечный луч на корке ледяной сверкнул. Холмик белый, за ночь выросший из снега мокрого, липкого, а к утру подмёрзший, – весь на солнце заблестел.

От ночных туч на небе и следа не осталось – чистое, высокое.

Стоят пихты и сосны, льдом словно глазурью облитые. Сверкают на солнце. У одной из пихт – заснеженный труп безглавый, стрелой к стволу пригвождённый. Рядом кулич глазированный – голова командира Хвана. Иней на ресницах его, глаза полуприкрытые в вечность смотрят.