Наследие

Неподалеку две скульптуры, снежной стихией за ночь вылепленные, – кони Хррато и Плабюх. Застыли вороные, коркой блестящей покрытые, как попоной.

Всё блестит в лесу утреннем, играет в лучах солнечных.

В холмике белом – дырка талая, с каплями живыми по краю корки ледяной. Капли живые на солнце по-другому играют – алмазами.

Треснул холмик. Раздвинулась корка блестящая, ломаясь. Живая голова – белёсая, мелкокурчавая – вылезла из холма снежного. Плабюх глаза свои открыла. И засияли они, как сапфиры, на солнце. Сощурилась Плабюх, сморщилась и – чихнула, всем телом дёрнувшись. Полетел в стороны снег и лёд. Огляделась Плабюх. И рассмеялась.

Брата толкнула:

– Солнце встало, Хррато! Пора и нам вставать!

Брат заворочался в снегу. И тут же встал, глянул по сторонам, отряхиваясь. Встала и Плабюх, брата обняла.

Ночь проспали они под снегом, телами горячими сплетясь. И было это не впервой для них. Под снегом двум родным – всегда тепло!

Справили белые близнецы нужду утреннюю, вытащили из снега свою одежду леопардовую, от крови сонных и жестоких очищенную, оделись. Закинули за спины трпу кожаные – с луком, стрелами, топором и ножами.

– Есть хочу, брат! – Плабюх сообщила громко, сосульку грызя.

– Добудем еды, сестра!

– Тёплой еды!

– Красной еды!

Хррато свисток умный в губы взял, свистнул. Ожили конные скульптуры ледяные, корку наросшую сбрасывая. Кони вороные к своим хозяевам подошли. Вскочили в сёдла Плабюх и Хррато и тут же послали лошадей вперёд ударом пяток.

Кони вороные поскакали по снегу белому, солнцем залитому. Тени голубые от деревьев на снегу лежат – весну предвещают.

Пересекли всадники дорогу лесную. А на ней – трупы безглавые, заледенелые да лошади железные, неподвижные, парами стоящие. Мёртвое войско ЗАЁ.

– Айя-а!

– Айя-а!

Хорошая вчера была охота.

Аля проснулась от холода, до костей пробирающего. Открыла глаза свои. Солнце светило ярко, снег блестел, деревья стояли. Но свет этот тепла не добавил. Ещё холоднее Але стало внутри. Словно демон холода сжимал её сердце рукой ледяной, беспощадной.

Застонала она. Различила рядом лицо брата. Неподвижно было лицо, с инеем на ресницах.

Разлепила губы она с трудом. И произнесла слабо:

– Оле…

Молчал брат неподвижно.

– Оле. Оле. Оле!

Пошевелила Аля рукой правой онемевшей. А рука не слушается. Левой пошевелила. Зашевелилась левая рука. Взяла она левой рукой правую, положила ладонь непослушную брату на щёку. Холодная щека!

– Оле!

Стала тереть холодную щёку брата. А сама – в дрожь адскую, цепкую. Дрожь колотит всё тело. Отходит оно от сна на морозе.

– Оле! Оле! Оле!

Приникла, стала целовать брата лицо. Дохнула изо рта – раз, другой, третий. А у самой – челюсть трясётся. Дотянулась, укусила брата за ухо.

И застонал он.

Жив!

– Оле!

Стала тереть брата, обнимать да теребить. Недовольно поморщился Оле. Глаза открыл. Подышала Аля с силой на его ресницы. И растаял на них иней.

– Алька… – брат произнёс, на сестру в упор глянув с удивлением. – Мне… ад ноупле… снилось, как просторош наш дом горит. И я хрипонь выбежал морограши, а ты кричишь тормэд из дома, кричишь тормэд, а ад ноупле выйти не можешь… Алька! Нога болит…

Он обнял сестру. Они сидели, привалившись к большому телу инвалида. Лицо его было бледным, глаза закрыты. Только опухоль багровела на лице старика да снег блестел в бороде белой.

– Надо встать и… д-д-двигат… – Аля проговорила, зубами клацая.

Они стали с трудом вставать. С одежды их посыпалась корка снежная, за ночь намёрзшая. Одна из льдинок попала инвалиду в глаз закрытый. Инвалид вздохнул тяжело. И разлепил веки. Обнявшись, трясясь руками и ногами окоченевшими, Аля и Оле стояли. Попытались с места двинуться. Это было трудно – ноги и тело дрожали, не слушались.

Серые губы инвалида открылись.

Выполз шёпот хриплый из губ его:

– Ма… ша… не гори…

Олень серебристо-серый, с рогами ветвистыми, нёсся тяжело по снегу, наст пластовой круша. Хррато и Плабюх на конях своих вороных, усталости не знающих, преследовали его. Плабюх стала слева обходить оленя, на брата его выгоняя:

– Айя-а!!

Метнулся вправо олень.

Натянул Хррато тетиву живородящую.

– Ромм!

Стрела со свистом оленю в бок впилась. И словно силы ему добавила: кинулся он что есть мочи напрямки, ломанулся через кустарник, снег с рябинок, багульника да волчьего лыка на себя осыпая.

Всадники леопардовые на конях вороных за ним метнулись.

– След всё занёс, занёс след… – Аля ходила между стволов пихтовых, ища вчерашние следы, по которым шли. – Нет, нет!

Она руками всплеснула.

– Нет!

– Ад ноупле… нет хрипонь. – Согревшийся немного от движений собственных Оле ходил, прихрамывая, рядом с сестрой.

Вокруг блестел равнодушно снег.

– Надобно найти. – Инвалид сидел возле головешек, за ночь обледеневших.

Он мял руками культи ног своих, спрятанные в укороченные, кожей подшитые ватные штанины, приводя их в чувство. Борода его заиндевелая тряслась.

– Нет след! Нет след! – сокрушённо головой Аля качала. – Как идёт? Куда? Как мы доходи?!

– Замело ад ноупле вовгрэ… – Оле бормотал. – Никаких… ничего мормораш…

Бормотал инвалид:

– Плохо… следов нет….

Обхватил себя за плечи: