Наследие

– Любимая моя, насколько ты знаешь, в постели я не Плюшкин! Не Гобсек! И даже не Дон Кихот! Клянусь тебе, что сегодня я… я за-топ-лю тебя! Если не сливками, то… хотя бы… нет, нет, что я несу, милая, что я несу! И вообще – что мы с тобой несём?!

Он захохотал, обнимая её, она рассмеялась тоже. Они смеялись и смеялись, отдаваясь смеху, обнявшись и раскачиваясь на стульях.

– Хохочете? – раздался голос входящей в столовую Ольги.

Они не могли остановиться.

– И пьянствуете? – Она заметила графин с водкой.

– Именно! Именно! – пророкотал Пётр Олегович, доставая платок и отирая свои глаза.

Вера полезла в карман жакета и вместо платочка вынула салфетку, которой берегла пальцы от татарника. Она высморкалась в салфетку и стала вытирать ею глаза.

– Виперия сбежала от грома, – сообщила Ольга и подошла к окну. – Конца не видно. Мой сад весь смоет.

– Ну вот. Уф… давно так не хохотал… – Телепнёв перевёл дыхание.

– Я… – начала было Вера, но снова стала смеяться.

– Не продолжай, умоляю! – Он схватил жену за плечи. – А то молочная тема угробит нас!

– Да, да, ладно… всё… – Она вздохнула и ровно задышала. – Спокойно, спокойно…

– Что же вас так развеселило? – спросила Ольга, постукивая ногтем по оконному стеклу. – Опять milklit?

– Нет, другое… так, аберрация… – произнесла Вера.

– Аберрация? Наш Фока любит это слово. Если пироги подгорели, говорит: аберрация случилась.

– Мда… аберрация… милая, мы так с тобой и не выпили за здоровье Глеба. – Пётр Олегович взял свою рюмку. – Оленька, выпьешь с нами?

– Для меня слишком рано.

Вера подняла свою рюмку. Они чокнулись и выпили.

– Пойду Випу искать. – Ольга пошла к двери.

– Она забилась куда-то, гроза кончится, сама выйдет, – предположила Вера, закусывая водку.

– Не знаю…

Ольга вышла.

Гроза завершилась к трём, затопив большой сад и побив ливнем цветы малого. А к пяти часам в имение Телепнёвых съехались гости: Пётр Петрович Лурье, milkscripter, с супругой Лидией Андреевной, Протопопов Иван Иванович, milkscripter, с подругой Таис и Ролан Генрихович Киршгартен, переплётчик. До имения каждый добрался по-своему: Лурье доехали поездом, а со станции взяли коляску, Протопопов и Таис прикатили на своём оранжевом БМВ, Киршгартен с получасовым опозданием прилетел на серебристо-чёрном аэропиле, приземлившись прямо у крыльца террасы. Выключив двигатель, он снял шлем с головы и проговорил своим негромким, всегда спокойным голосом:

– Прошу прощения, дамы и господа! Опаздывает тот, кто быстро едет или летит.

– Ну вот! Genau!^[28] – пророкотал Пётр Олегович, стоя с бокалом кваса в руке.

В ожидании припозднившегося все пили квас и брусничный морс у закусочного столика. Алкоголя на столике не было.

– Ролан, вы Меркурий! – восторженно-угрожающе произнесла высокая, смуглая и стройная Таис.

– Скорее – Пегас! – добавил такой же высокий, худощавый и смуглый Протопопов. – Тебя не сбила ПВО?

– Как видишь. – Киршгартен бросил шлем на газон, отстегнул аэропиль и позволил ему также упасть на газон, открыл багажник и достал бутылку шампанского.

– Успел ты, брат, после грозы! – тряхнул прядями Телепнёв. – Повезло тебе!

– Он же немец, всё рассчитал! – улыбалась Вера.

– Штрафную кваса Киршгартену! – улыбался круглолицый бородатый Лурье.

– Штрафную, штрафную непременно! – Телепнёв наполнил квасом бокал.

– Ролан, ты видел восседающего на облацех?

– Лида, ты спрашиваешь это каждый раз! – засмеялся Киршгартен, обнажая крепкие белые зубы. – Полетели вместе, посмотришь.

– Не отпускаю! – Лурье приобнял жену.

Глеб подбежал к аэропилю, присел на корточки:

– Пётр Петрович, вы приблуду не сменили?

– Нет ещё. – Он потрепал Глеба по вихрастой голове. – Привет, стрелок.

– Всего три тысячи метров?

– Мне хватает.

Стянув с себя серебристый комбинезон, Киршгартен убрал его в багажник аэропиля и с бутылкой в руке пошёл на террасу. На нём остались белые брюки и тонкая палевая помятая водолазка.

– Все в сборе, – констатировал он, поднимаясь по деревянному крыльцу.

– Давно! – Телепнёв протянул ему бокал, другой рукой шлёпнув по его ладони. – Привет, воздухоплаватель!

Поставив бутылку, Киршенгартен расцеловался с женщинами. Он был невысокого роста, помоложе Телепнёва, крепкого телосложения, с умным лицом, тонкими усиками и внимательными глазами. Немецкую кровь в нём выдавал только нос с горбинкой.

– За что пили? – спросил он, беря с тарелки маленькую гренку с форшмаком.

– За солнце! – сообщил Телепнёв.

– Можно повторить?

– Unbedingt!

– Давайте лучше за встречу! – предложила Вера.

– Да, со свиданьицем! – подхватил Лурье.

– Со свиданьицем! Со свиданьицем!

Все сдвинули бокалы, чокнулись и выпили.

– Ну вот! И сразу выпил! – произнёс Телепнёв, схватил гренку, бросил в рот и зажевал, задвигал своими брылями.

Все стали закусывать, столпившись вокруг столика.

– Пётр, ты часто его так цитируешь, – заметил Протопопов. – Так нравится поэма?

– Отдельные выражения. Сама поэма… ну… хорошие начало и конец. В середине рыхловато.

– Рыхлая вата, – согласился Лурье. – Как только они садятся в электричку.