Наследие

Партизанский отряд «Уссурийские ёбари» лейтенант-морпех ДР Иван Налимов слепил ещё во время войны из дезертиров, на газе сидящих. Комиссар Богдан Оглоблин, расстриженный за «злостное и рецидивное мужеложество» настоятель церкви Николая Чудотворца в селе Чугуевке, прибился к отряду сразу после Иссык-Кульского мирного договора, положившего Трёхлетней войне конец. Налимов невысокий, худосочный, с редкой бородкой. Оглоблин — человек-гора, широкий, пузатый, борода густая на груди караваем лежит.

Отряд по сопкам обретался, грабя и ебя всех встречных и поперечных. Некоторые из них прибивались к отряду. Проводились также налёты на деревни и поезда, вылазки ночные в города за газом.

Пассажиров всех из вагонов повывели. Ставили — лицом к поезду, руки на вагон.

Подлетели с визгом полозовым командирские розвальни. Комотр взошёл на них, руки вдоль лядащего тела вытянув:

— Товарищи партизаны!!

Замерли все сто двадцать девять с оружием в руках.

— С победой вас!!! Ура!!!

— Ура-а-а-а-а!!!

Понеслось по долине, от сопок отражаясь. Комиссар богатырский, тучный рядом с санями, да и так выше комотра:

— Братия во Христе, православные партизаны! Даровал Господь нам победу снова, ибо правильным путём следуем, на добро опираемся, мировому злу противостоим! С нами Бог!!

— С нами Бог!!!

Командир воздуха морозного в грудь тщедушную набрал:

— Мас-ки!!!

Зашевелилась цепь: оружие — за спину, маски — с пояса.

Надели маски партизаны.

— Засос!!!

Сокровенное, предвкусительное: звук всосанного газа.

Раз!

Два!

Три!

Только три.

За четвёртый всос — изгнание из отряда. Газ — главное УЁ-сокровище. Дорогое во всех смыслах.

— Разде-вай!!!

Сто двадцать девять пар рук в пассажиров вцепились: порты вниз, юбки кверху.

Кто запротивился — тах! тах! тах! — в упор, на месте.

Разговор крутой: три трупа — сразу в отвал.

Остальные — стоят, об поезд оперевшись.

Вскрики — возгласы:

— Ребяты, я беременна!

— Не помеха!

— Я граф Сугробов!

— Это хор-р-рошо!

— Она девочка!

— Детей не ебём! В обоз!

— Не надо, парни!

— Надо, дядя!

— Парни, а вы… в писю?

— Нет, красавица! Повыше!

— Я умру!!

— Хоронить не будем!

— Я денег дам!

— Не в деньгах счастье!

— У меня там рана!

— Затянется!

— Товарищи, я машинист!

— А я часовщик!

— Вы убийцы!!

— Мы, тётя, ёбари!

Адския-я-я-я-я-я!!! Уссурийския!!

Началось.

Сладкий миг, ради которого вся работа боевая, вся жизнь лесная, вся скрытность партизанская, ночные переходы, страдания, холод, мошка, вши, жертвы, раны да лишения.

Парторяд ебёт пассажиров.

Солнце уж всю долину затопило, снег плотный блестит рафинадом, небо голубое, высокое.

Стоны, вскрики, вопли.

И рычание победное.

Возле паровоза на снегу — гуртом сидят лишние, человек двадцать. Ждут очереди.

Командир с комиссаром — к ним.

Пальцами — ты! И ты!

На Жеку палец комотра показал, на Геру — комиссара. Жека со снега встал, быстро штаны приспустил:

— Командир, у меня в жопе алмазы.

— Чего?

— Алмазы якутские. Уд по ходу ободрать можно.

Повернулся Жека: на его ягодицах поджарых татуировки — два чёрта с лопатами совковыми в руках. А в лопатах — алмазы блестят. Наклонился кочегар, ягодицами задвигал, как при ходьбе. От движения черти стали алмазы ему в верзоху закидывать.

Командир усмехнулся:

— Шутника в обоз!

И на Геру:

— Встать!

Гера сидит спокойно:

— Не дамся. Стреляйте.

— Ты кто?

— Разжалованный штабс-капитан ВДВ ДР.

— Десантура? Штабной? В обоз его! Пригодится.

И на пленного солдата:

— Ну-ка, становись к паровозу, служивый!

Русоволос солдат, с простым лицом русским, нос картошкой рязанской. Встал, покорно штаны скинул.

Комиссар выбрал себе мужика попухлявей, из пассажиров. Похоже — купец. Перепуганный, крестясь и подвывая, порты спускает.

— К паровозу! Становись!! — Голос комотра воздух сверлит.

Двое со штанами спущенными к тендеру тёплому встали, оперлись. У солдата задница плоска, как доска, у купца — каравай пшеничный.

У комотра уд жилистый, кривой, недлинный. У комиссара — дубина мясная.

Вставили.

Купец завопил.

Солдат застонал.

Комотр и комиссар и ебут по-разному, как и говорят: один быстро, жадно-напористо; другой — протяжно-обстоятельно.

Сладка зимняя ебля под газом! Быстро не кончается. Крики, стоны, рычания.

Идёт дело горячее.

Уж и кровь на снег брызжет, и бесчувственные валятся, а новые из лишних к поезду встают. Уж и до смерти заёбанные с насыпи катятся, и кости трещат, и связки горловые от крика садятся, а партизанские тела всё раскачиваются жадно:

еть!еть!еть!еть!еть!

Ненасытны адские уссурийские ёбари.

Потому как — этим и живут.

Эту страсть в себе и носят, месяцами по сопкам перекатываясь. Купчина комиссаров, навизжавшись, замертво валится. Елда мясная, окровавленная на солнце блестит.

— Следующий раб Божий!

Перст указующий комиссаров неумолим.

Следующего пассажира к тендеру ставят. Это есаул Гузь из Ши-Хо. Под дулами партизанскими вся СБ-спесь с него сошла. Глянув на кровавую дубину комиссара, сделал вид, что сознание теряет. Но Оглоблина не проведёшь:

— Девять грамм симулянту!

Выстрел.

— Следующий!

Женщина дородная, как и комиссар. Сибирячка. Встала покорно, юбку задрав. Крепкими руками о тендер оперлась.