Наследие

Оле огляделся, хромая, в лес пошёл. Аля стояла с инвалидом, разглядывая его необычное, раскрасневшееся от движения лицо с багрово-фиолетовой опухолью.

– Вы в Хабарск идти?

– Дойдём до поездов, сяду на какой-нибудь.

В Хабаровск… нет. Там ничего нет. Ничего.

– А где дом ваше?

– Нету у меня дома. А ваш дом где?

– Сгорело.

– И куда вы двинетесь?

– Не знай. Может, Красноярск. А вы куд?

– Да могу в тот же Хызыл Чар, как и ты. Не смешил ещё… не решил ещё.

Он устало скривил губы мясистые, чтобы рассмеяться, но вдруг заморгал, задёргался лицом и замер.

Аля на него смотрела. Снег падал.

Через время некоторое Оле из леса выволок макушку высохшей берёзы.

– Ад ноупле на неё торфэ, как хрипонь санки корморош.

Инвалид, побыв в неподвижности, глаза открыл.

Близнецы помогли ему залезть на сушняк, он в ветви вцепился. Оле и Аля схватились за ствол и поволокли инвалида по снегу. Он стал помогать им, отталкиваясь руками.

Пристрелив оставшуюся обслугу и забрав из укрывища побеждённых всё, что хотелось, заёбанцы сели на стальных лошадей своих и поехали от замёрзшей реки по своим следам, ведущим к Мухену.

Их походная песня наполнила редколесье, по которому двигались они.

Снег падал хлопьями крупными.

Пройдя мелколесье, в лес вошли. Когда песни походные пропеты были, запевала затянул частушки, и все подхватили:

Разнесу всю избу хуем
До последнего венца!
Ты не пой военных песен,
Не расстраивай отца!

Под горой лежит больной —

Сам стеклянный, хуй стальной.
Захотела ему дать,
Да не хочет он ебать!

Небо тёмно-серое нависло, снег гуще повалил. Но частушки петь не перестали – звучали они одна за другой в лесу хвойном между стволов тёмных.

Стало смеркаться.

Едущие попарно заёбанцы всё пели и пели частушки похабные, словно снегу и сумеркам наперекор. Когда сумерки февральские опустились на лес бесповоротно, в шею ехавшего в последней паре Артёма Браза впилась стрела со стальным наконечником. Не допев слово, он с коня свалился. Едущий рядом и успевший подремать в седле Ясык Хамаж повернулся сонно, глянуть на соседа, но такая же стрела пронзила его шею. Он повалился с лошади. И сразу же в освободившиеся сёдла лошадей железных вскочили ловкие Хррато и Плабюх. Леопардовые шкуры плотно обтягивали быстрые тела их. Из трпу заспинных выхватили они оружие – серпообразные стальные ножи, наточенные о камни речные. Острее бритвы кривые ножи Хррато и Плабюх. Со своих сёдел с ножами в руках прыгнули они на спины двух последних всадников. Два движения молниеносных – и полетели головы с плеч всадников. Удар, другой – и вывалились трупы безголовые из сёдел. А Хррато и Плабюх – дальше, к другой паре – прыг! И снова – молниеносная работа ножей – головы вниз катятся, трупы – из сёдел вон.

А отряд всё своё поёт:

Из-за леса, из-за гор
Показал мужик топор,
Но не просто показал —
Его к хую привязал!

Приглашаем мы людей —

Офицеров и блядей.
Бляди станут воевать,
Офицеров – нам ебать!

Песня, сумерки и снег густой – быстрым белым близнецам помощники. Мелькают руки их, леопардовой шерстью обтянутые, свистят ножи беспощадные. Летят головы с плеч заёбанских.

Не за дело парни любят,
Не за белое лицо —
А за длинный хуй горбатый
И за левое яйцо!

Слышишь, вся изба трещит

С черепичной кровлею?
Это милый мой стучит
Хуем, как оглоблею!

Легко, ловко и бесшумно Хррато и Плабюх делают своё дело смертельное. Режут головы ножи их, словно коса – одуванчики. Прыгают близнецы из очередного седла опустевшего на спину впереди едущего партизана. Кони стальные, потерявши всадника, через несколько шагов останавливаются. Движется отряд поющий в сумеречном лесу, оставляя после себя на снегу головы, трупы и лошадей обездвиженных.

Командир Хван, едущий впереди отряда в паре с начальником контрразведки Лю Цзе Хьяном, щурясь от снега густого, стал замечать, что пение отряда как-то ослабевает, силу свою теряет.

“Подустали герои…” – ему подумалось.

– Наеблись парни, а? – с усмешкой глянул он на Лю.

Тот дремал, бросив поводья на луку седла живородящего и голову на грудь свесив.

“Заебли мы всё-таки этих выскочек уссурийских… – приятно и устало Хвану думалось. – Два года нам кровь портили, метались по сопкам, как лисы бешеные, норовили кусок урвать у нас из-под носа. И урывали, паскуды. В Синде полдеревни заебли, потом – Литовко. Ограбили. Кто-то стукнул им, так и не нашли кто. Экспресс заебли и ограбили. А ведь мы тоже его хотели, планировали, вешали сопли. А они опередили, суки рваные. Путались, барсуки вонючие, под ногами. Путали, лисы драные, планы наши. Но теперь – нет их больше. Нет!”