Наследие дракона

– Но я ведь два круга по саду бегала одна, – возразила Киоко, следуя за Хотэку.

– Разве? – он улыбнулся краешком губ.

Похоже, она только думала, что бегала одна. Насколько же он хорош, раз держался рядом, но оставался неслышимым и невидимым всё это время?

* * *

– Ничего, господин, – Дэйки вышел из очередного дома и развёл руками. Из окна сквозь дыры в бумаге на него испуганно смотрели детские глаза. Почти человеческие. Почти. Если не знать – можно даже поверить в невинность этих глаз.

– Вы точно всё обыскали? – Мэзэхиро не хотел признавать, что всё впустую. Весь день они обшаривают жилища ёкаев по всей округе в надежде зацепиться хоть за что-то, но все ёкаи оказываются обычными работягами с обычными семьями, даже жалоб на императора никаких. Знай, живут себе, как будто простые люди.

Но Мэзэхиро не обманешь. Он знал их суть. Знал, кто они на самом деле: жестокие звери, не ведающие ни любви, ни сострадания, ни законов добра и зла.

– Каждый угол – ничего необычного. Честно говоря, я не совсем понимаю, что именно мы ищем… – Дэйки был растерян, Мэзэхиро это понимал. Обычно самураи доподлинно знали, куда и зачем идут, кого и что им нужно найти, кто и в чём виноват. Но сейчас не было никакой зацепки, совсем ничего.

– Что угодно, Дэйки, что угодно, что может указать на их неверность империи.

Мэзэхиро направился к краю деревни. Он не чувствовал вины за то, что нарушает приказ императора. Главное, что его отряд верен ему, своему господину. А он… Он верен Шинджу.

Дар воспылает

Иоши сидел на пороге школы и размеренно затачивал свою катану. Каждые несколько недель он неизменно брал несколько мелкозернистых водных камней, несколько стеблей бамбука и принимался за дело. Любой самурай умел не только обращаться с оружием в бою, но и ухаживать за ним. Хотя обычно во дворце подобные занятия поручали мастеру, самостоятельно следя за клинками только в походах, Иоши любил делать это сам – садился здесь ещё до завтрака и монотонно точил меч, тщательно выверяя каждый угол.

Сегодня он пришёл сюда до рассвета, за пять коку до начала своей службы у Киоко-химэ. Ему нужно было успокоиться, а заточка – одно из немногих занятий, которые дарили ему умиротворение.

Фш-ш. Фш-ш. Камень легко ходил по лезвию, обтачивая режущую кромку. Иоши знал, что излишне усердствовать нельзя – слишком острое лезвие становилось хрупким, – но иногда остановиться вовремя было очень трудно. Вот как сейчас. Только благодаря этим повторяющимся движениям он оставался спокойным.

Он понадеялся, что между ними наконец рушится стена. Он открылся, впервые в жизни рискнул быть искренним и предстал перед ней совершенно уязвимым, хотя и старался держаться храбро. Он открылся, а она испугалась его прикосновения, словно он не жених ее, а проклятый дух из Ёми, что явился поглотить юную жизнь.

Он был уверен, что их отношения становятся теплее, что они смогут быть вместе, даже если Кусанаги не найдут, даже если их не поженят… сейчас он ненавидел себя за эту веру.

Фш-ш. Фш-ш.

Она испугалась его прикосновения.

Фш-ш. Фш-ш.

А после увлеченно общалась с матерью этого Хотэку. А потом и с ним самим.

Фш-ш. Фш-ш.

Может, лучше бы им и не жениться никогда. Может, лучше бы ему уже сейчас выбросить из головы принцессу. Как стоило сделать давно.

Фш-ш.

Но как выбросить мысли…

Фш-ш.

…в которых он уже её касался…

Фш-ш.

…в которых он уже гладил её нежную кожу, ощущая её шелковистость кончиками пальцев…

Фш-ш.

…прижимал её тело к своему, осторожно касался её губ своими губами, представлял, как они будут наслаждаться друг другом в их первую ночь после всех традиционных посещений и всех нелепых правил…

Это могло уже случиться.

Это уже должно было случиться.

Иоши заметил, что перестал точить лезвие, рука с камнем замерла над катаной. Он опустил всё на землю и откинулся назад, ища опору в деревянном столбе.

Не зря он так долго скрывал свои чувства и пытался от них избавиться. Стоило удвоить усилия, тем более что чувства оказались не взаимны. Он ей противен – сейчас он знал. То, как она отшатнулась… Он понимал, что надежды нет. И хотел верить, что вслед за надеждой умрёт всё остальное. И ему станет всё равно.

Он потёр скулу, нащупывая старый шрам.

Любовь – это боль. Ещё одно напоминание о невыученном уроке. Только бы в этот раз усвоить. Только бы стало по-настоящему всё равно.

* * *

Проснувшись, Киоко первым делом почувствовала боль. Тело ныло так, словно её избивали по меньшей мере несколько суток без перерыва. Она не могла шевельнуть даже пальцем, и всё, на что её хватило при попытке подняться, – это жалобный стон, больше похожий на тихий писк.

– О, ты проснулась? – Норико запрыгнула на кровать и осторожно тронула Киоко лапой через одеяло.

– Ох…

– Да ты еле живая.

– Да… – разговаривать тоже было больно. И смотреть. И дышать. Хотелось уснуть и забыться до следующего месяца. Или года.

– Киоко-химэ, я принесла вам чай, – откуда-то со стороны двери раздался голос Каи.