Наследие Санторо (СИ)

Однако до Санторо начинал доходить смысл услышанного, и то, что она не могла никак осознать: «Мать твою вообще грохнули по заказу за долги». О чём он говорил? И откуда вообще взялась такая информация? Лина бросилась по лестнице, Занзас, как ни в чем не бывало, будто и не было их смехотворного диалога, завалился на кровать, словно измученный долгой работой, прикрыв глаза рукой.

— Что значит: «мою мать грохнули за долги»? Что вы хотели этим сказать?

Но Занзас игнорировал её. Гнев захватил накатившей волной, полностью затуманивший рассудок, неконтролируемый всплеск заставил Лину вскочить на кровать и с безумной дерзостью затормошить мужчину.

— Я требую ответа! Нет, я приказываю! Ответь! Ответь! — Лина закричала из последних сил, заколотив по его груди, беспомощные слёзы порывались на свободу.

Лина села верхом, вцепившись в его руку, силясь убрать её от лица, а он улыбался — издеваясь и провоцируя ещё сильнее на её глупые потуги. В своей короткой истерике Аделина не учла вставшую проблему, что упиралась ей в бедро и, наклонившись к уху мужчины, злобно прошипела, продолжая сминать ткань рубашки:

— Ты ответишь мне! Слышишь, на этот вопрос ты дашь мне ответ!

Занзас захохотал — и смех его звучал жутким, но завораживающим рокотом. Словно Лина и не имела веса, он перехватил её одной рукой за запястья и перекинул через себя, тут же подмяв.

Лина на мгновение перестала дышать, но сердце не желало успокаиваться. Непривычные ощущения — тяжесть чужого тела, запах пороха, пыли и пота, она чуть качнула головой, пытаясь скинуть упавшие на глаза локоны. Занзас лежал на ней, уткнувшись головой в кровать над её плечом и тяжело дышал, будто справляясь с известным лишь ему чувством — вот только каким именно?

Инстинктивно Лина понимала, что лучше всего не двигаться, не смотреть в глаза хищнику, дать возможность ему уйти самому. Но даже не понимала, что своим учащенным дыханием, часто вздымающейся грудью под его телом и нервным дыханием над ухом — провоцировала лишь её сильнее.

— Савада мне всю плешь проест за это, — с хрипотцой то ли прошептал, то ли прорычал Занзас.

А Санторо развернувшись в его сторону прошептала в шею:

— За что?

— За это.

Поцелуй в шею больше напоминал укус — пробный, язык провёл по солёной коже, по дрожащей косточке у горла, а зубы почти сомкнулись, совсем невесомо прихватив участок кожи, заставляя невольно содрогнуться в попытке вырваться. Но Занзас пресёк жалкую попытку, вытянулся над жертвой, схватив Санторо за горло, ища испуг в её глазах, но встретил лишь холодное безразличие — ультиматум. Она не собиралась бояться, пускай пульс на жилке шеи бешено бьётся, позволяя ощущать ему власть над её жизнью, но сама она не вскрикнет и не подумает просить остановиться. Ведь знает, что это глупая трата время.

— Своим молчанием и безразличием ты только заставишь действовать меня грубее, и я не остановлюсь, пока ты не станешь об этом молить. — Занзас поймал её слабую ниточку — гордость, всё это время спящую в благородной крови. Но даже сейчас Лина промолчала, лишь нервно облизнула пересохшие губы, и закрыла глаза, как только он вновь наклонился, опаляя металлическим дыханием. Всё ещё сжимая хрупкую шею так, чтобы остались синяки, но поступал кислород, Занзас, медленно растягивая пытку или же удовольствие, вцепился в нижнюю губу — коротким укусом, слизывая выступившую бусинку крови, язык толкнулся в неподатливые сомкнутые губы, а Лина, нервно вдохнув, непроизвольно разомкнула зубы, пропуская его в себя, чтобы язык грубо изучал тёплое нёбо, ровный ряд зубов, и настойчиво толкался о её язык, будто насилуя.

Не разрывая контакта, он скользнул рукой по круглым пуговицам, и не теряя времени, дёрнул треснувшую ткань, несколько пуговиц упали на горячую покрытой испариной кожу, а пальцы настойчиво сжали полушарие груди.

Санторо прошипела сквозь поцелуй. Пальцы болезненно то выкручивали, то тянули сосок, и явно не удовлетворившись только коротким шиком, Занзас оторвался от её губ, и опустившись, прикусил вставшую горошинку, играясь с ней языком.

Лина старалась сосредоточиться на тенях, играющих на стенах и потолке, если бы только была ночь, она бы могла погрузиться во мрак, представив всё странным, влажным и болезненным сном. Но в комнате стояла духота и пыль в свету. И боль, сопровождающаяся лишь её частным дыханием, сопением, и короткими рвущимися стонами, лижущими звуками от горячего языка, вылизывающего то её соски, то укусы на шее, оставленные метки на теле.

Болезненное удовольствие, граничащее с извращённой пыткой. Лина даже не заметила, как осталась без брюк и нижнего белья, лишь когда ощутила его ладони, раздвигающие её бедра.