Наследие (СИ)

— Итак, месье Лафонтен, — произнес Верчезе наконец, постукивая пальцами по лежащей на столе папке с бумагами, — ваше досье я изучил в подробностях. Французское Сопротивление, секретная разведшкола, работа на военную разведку, владение оружием… масса интересного. Вы могли стать профессиональным разведчиком. Но почему-то не стали.

Лафонтен усмехнулся:

— Взгляните на даты, месье Верчезе… Мне было восемнадцать лет, когда закончилась война. И я уже тогда был сыт по горло и разведками, и диверсиями, и стрельбой по темным переулкам.

— Сытость есть состояние приобретенное. И, следовательно, преходящее, — бесцветно сказал Верчезе. — Голод же и жажда рождаются вместе с человеком.

— Если вы имеете в виду жажду разрушения…

— Я имею в виду жажду силы и власти. В вашем конкретном случае. Уверен, ваше нынешнее скромное положение в иерархии Ордена вас устраивает, но так не будет всегда.

Лафонтен смотрел на него молча.

— Я предлагаю вам работу в моей Службе, — продолжил Верчезе. — Вы захотите все обдумать… Недели будет достаточно. Хотя мы оба уже знаем, каким будет ответ.

— Да, — откликнулся Лафонтен тихо и твердо.

Верчезе удовлетворенно кивнул и впервые дернул тонкие губы в подобии улыбки…

*

Согласиться с предложением Верчезе оказалось проще, чем объявить дома о предстоящей смене деятельности.

Они завтракали вдвоем, в своей гостиной, и прохладный свежий ветерок задувал через открытые балконные двери. Амели сегодня была удивительно мила в нежно-голубом, в цвет ее глаз, шелковом платье…

Вот только завтрак не заладился с первых же фраз беседы.

— Что с тобой, Амели, я сообщаю тебе о своем новом назначении, а ты реагируешь так, будто речь о неизлечимой болезни? В чем дело?

— Потому что это и есть болезнь, Антуан. И ты сам это прекрасно понимаешь! Вернее понял бы, если бы захотел!

— Амели… Но почему?

— А ты не догадываешься? Ты же прекрасно знаешь, что такое Страж Трибунала, но почему-то тебе захотелось такой работы! Тебе надоело спокойно спать по ночам?!

— Амели! — перебил он строго. — Успокойся. Что такое ты себе навоображала?

— Ничего. Мне не пришлось напрягать воображение, только память… Ты помнишь, что с тобой творилось, когда мы познакомились? Ты же первый хотел избавиться от этого кошмара, и сам обещал избегать любого насилия!

— Я и не отказываюсь от своих слов, — он примирительно поднял руки. — Но…

Она вскочила из-за стола, движением настолько резким, что Лафонтен едва успел метнуться следом и заступить ей дорогу к двери:

— Амели!

— Оставь меня!

Она увернулась от попытки обнять ее за плечи, вместо недоступной двери стремительно ушла на балкон и, отвернувшись, остановилась у перил.

Он вышел следом, постоял молча, ища слова. Не нашел — как-то очень неожиданно все повернулось. Просто придвинулся ближе, снова мягко взял жену за плечи. Она всхлипнула, но хотя бы руки его не оттолкнула.

— Амели… — Он обнял ее, укутывая объятием и прижимая спиной к своей груди. Уткнулся в светлые пышные волосы. — Пожалуйста, пойми. Это важно для меня, очень важно. Я не хочу возвращаться к прошлому. Но Верчезе прав — тихое копание в архивах не для меня. Я просто зачахну, как охотничий пес без охоты. Мне нужно действие, нужно ощущение силы…

— И для этого нужно снова становиться убийцей?

— Я не хочу становиться убийцей. Но от этого не уйти, когда приходится выбирать одну из двух жизней… Или даже не из двух. Ради выживания…

— Это совсем другое. Здесь речь не о выживании. Страж Трибунала — это палач…

— Нет. В первую очередь это воин. Защитник. И только потом — все остальное. Теперь мне кажется, что я всегда этого хотел.

Она, не высвобождаясь из его объятий, повернулась и подняла взгляд, сосредоточенный и печальный. Сказала тихо:

— Ты прекрасно понимаешь, о чем я. Да, ты думаешь о справедливости, о долге…Но в первую очередь ты будешь выполнять приказы. В том числе и такие, которые тебе не по душе. И это рано или поздно случится — завтра, через неделю, через месяц… У тебя на руках снова будет кровь, которую ты не хотел проливать.

Пусть на миг, но он растерялся:

— Амели, я…

— Прежде ты был один, — продолжила она. — Теперь у тебя есть мы, я и Арман. Как часто Стражи сами гибнут, не справившись с порученным делом?

Он осторожно высвободил одну руку и мягко провел ладонью по ее волосам.

— Я все помню, Амели. У меня нет никого дороже вас… Но я не могу отказаться от себя самого. От своего будущего… И ради вас тоже. Особенно ради вас. И потом, меня не так легко убить. И сделать чьим-то орудием тоже непросто. Я буду осторожен, Амели. Обещаю.

— И в суждениях?

— Особенно в суждениях.

Она печально улыбнулась и склонила голову ему на грудь…

*

…Пятьдесят лет его жизни были отданы служению Ордену. Но теперь… Он сопротивлялся этому знанию, сколько мог, но деваться было некуда — мантия Гроссмейстера становилась слишком тяжелой. Годы неотвратимо превращали привычный груз в непосильную ношу.

Лафонтен понимал, что не останется молодым и сильным вечно. Три года назад, вернувшись к работе после болезни, он уже знал, что это ненадолго. Но так не хотелось оставлять незаконченные дела!