Шапиро покачал головой:
— Жены все равно что нет. Ширли никогда не простит мне позора и развала нашей семьи… А Лиз еще слишком мала, чтобы что-то понять.
— Может быть, вы и правы, — согласился Верховный. — Я рассудил бы иначе, но…
— Ну… тогда, наверно, все.
Будничное спокойствие этой фразы задело Лафонтена больнее, чем любые насмешки и оскорбления. Ответить он не успел.
Шапиро, вздрогнув, резко отвернулся. Судорожно вздохнул и выкрикнул:
— Проклятие, да стреляйте же!..
Верховный поднял пистолет. Шапиро стоял, отвернувшись к стене, пряча в ладони лицо и снова дрожа, как в ознобе.
«Правда ли, что вы не можете убить человека, глядя ему в лицо?..»
Нельзя прятаться от смерти. Нельзя поворачиваться к ней спиной.
Нельзя.
— Джек.
Шапиро замер.
— Повернитесь. Посмотрите на меня. Пожалуйста.
Очень медленно Шапиро повернулся и, подняв голову, глянул на него поверх сжатых рук.
Сколько времени летит до цели пуля, выпущенная с расстояния в пять шагов? Какая доля мгновения отделяет почти беззвучный хлопок выстрела от предсмертного вскрика?..
Алые брызги на сером камне и серой жухлой траве. И целую вечность кувыркается и падает пустая гильза.
Лафонтен опустил руку с пистолетом. Потом бросил оружие на землю.
Четыре шага — расстояние до еще теплого тела. От жизни до смерти. Сделав эти четыре шага, он опустился на колено рядом с Шапиро и бережным движением закрыл ему глаза. Выпрямился и, тяжело опершись на трость, поднялся на ноги. Отступил назад.
Еще одна перевернутая страница. Еще одно законченное дело.
Судьи и охрана вернулись во двор спустя буквально минуту. Грант подошел первым:
— Месье Антуан, вы в порядке?
— Вполне, — отозвался Верховный, делая еще шаг назад. — Просто жаль…
— Чего?
— Это нужно было сделать три года назад.
Он развернулся и пошел к выходу со двора. У самой арки остановился, неожиданно с трудом переводя дыхание. Рядом тут же возникли двое Стражей, стоявших у выхода:
— Вам помочь, сэр?
— Нет. Благодарю вас, ничего не нужно.
Он никогда прежде не замечал, какие длинные в этом здании коридоры. Даже недолгий путь кажется бесконечным. А так хотелось добраться до своего кабинета, запереть дверь и никого не видеть и не слышать! Подальше от чужих взглядов…
Приемная. Он переступил порог и захлопнул за собой дверь.
— Месье Антуан? Что случилось?
Он оглянулся и встретил тревожный взгляд Даны.
— Ничего. Все в порядке. Просто прекрасно.
Пересек приемную и взялся за ручку двери кабинета.
— Но, может быть…
— Ничего! Ничего не нужно! Неужто так трудно просто оставить меня в покое — хотя бы ненадолго?!
Уже захлопнув дверь, он опомнился — зачем? Дана-то в чем виновата?
Хотел вернуться в приемную, но передумал — сначала нужно было успокоиться самому. Он ушел в дальнюю комнату, сбросил пальто, сдернул и швырнул на стол перчатки. Сел на диван. Достал портсигар — крышка не поддавалась, слишком сильно дрожали руки. Выругавшись сквозь зубы, он отбросил портсигар и без сил уронил голову на руки. Лихорадочная дрожь не унималась…
Стукнула дверь, прошелестели быстрые шаги. Дана присела рядом, обняла за плечи, заставила выпрямиться.
— Месье Антуан, выпейте.
Губ коснулось холодное стекло. Он прикусил край стакана, вдохнул резкий запах. Сделал глоток, потом еще один… С усилием перевел дыхание.
— Дана, простите меня. Бога ради, я не хотел вас обидеть!
— Ничего. Все хорошо. Пожалуйста, пейте.
Он допил воду с лекарством и откинулся на спинку дивана. Прикрыл глаза. Дана осторожно накрыла ладонью его руку:
— Вам лучше?
Он попытался отодвинуться:
— Не надо. У меня кровь на руках.
— Нет, — ее пальцы сжались, не давая ему освободить руку. — Боже мой, неужели они даже этого не могли сделать сами!
— Это было его желание, Дана. В последнем желании нельзя отказывать.
— Даже в таком? Мучить себя ради… Но это бессмысленно!
— Смысл… Иллюзия, которая нужна человеку, чтобы не сойти с ума от страха одиночества и небытия… Не слушайте меня, Дана, все это вздор. Смерть есть спутник жизни и страж ее, но как больно… Господи, как больно это сознавать!
— Вам лучше прилечь, — сказала она, снова беря его за руку. — Позвольте, я помогу.
— Лучше в кресле.
Он с усилием встал. Дана помогла ему снять пиджак и распустить узел галстука. Усадила в кресло, подсунула под голову подушку.
— Боже мой… А потом ко мне придет его дочь, и я буду смотреть ей в лицо и говорить всякие нужные и правильные слова…
Дана достала из шкафа плед.
— Дана, не нужно. Меня же хватятся!
— Подождут, — ответила она непреклонно, укрывая ему ноги пледом. — Будут знать в другой раз, на кого сваливать грязную работу. Вас все равно сейчас будет клонить в сон — от лекарства. Отдыхайте и ни о чем не думайте.
— Спасибо…
Он не собирался спать, но, видимо, отключился раньше, чем вышла из комнаты Дана, и провалился в сон, как в глухой черный колодец.
Очнулся резко, как от толчка. Торопливо глянул на часы. Надо же, всего сорок минут прошло! А казалось — полдня.
Сонливость отпустила, нервозная дрожь тоже прошла. Нужно было возвращаться к делам, пока не начались лишние вопросы и тревоги.