Наследная ведунка

— Я тебе потом расскажу, — пообещал коротышка. — Слышьте, голубки, чего у нас случилось!

Я хлопнула себя ладонью по лбу, а Когтистая лапка деловито поинтересовался:

— Ну что вы ещё натворили?

— А что это как натворили, так сразу мы? — пробасил Мелкий, шаркая ножкой.

Но Мори не дал ему поскромничать:

— Нашего великовозрастного болвана признали спасителем селения и требуют чествовать!

Все взгляды обратились к рыжему, тот удивлённо икнул.

— Да не этого болвана! — Мори пихнул горняка под колено. — Второго! Они решили, что Мелкий у нас за главного, а ведунка ему служит…

— Сами решили? — подозрительно уточнила я.

— Ну, возможно, кто-то, кто не идеально знает наречие горняков, попытался объяснить ситуацию на пальцах…

— Морис!!! — заорали мы хором.

— Что Морис? Ну что? Я нам, между прочим, пьянку халявную выбил! Радовались бы…

И мы радовались! Сначала мы радовались весь вечер, обильно заедая питьё и запивая еду. Потом мы радовались добрую половину ночи, а потом, когда остались самые стойкие, продолжили радоваться, обнимая бочонки с пивом вместо друзей.

И Когтистая лапка не соврал: пиво горняки и правда варили отменное!

Неудивительно, что утренний выезд превратился в обеденный, потом в ужинный и, наконец, перенёсся на следующий день.

— Не, я никуда с вами больше ни-ни! — заявил нетрезвый горняк, путая родное наречие с нашим языком. — Меня тут люу-у-у-бят, уважа-а-а-ают!

— Мы тебя тоже любим и уважаем! — клялись мы.

— А вот раз любите, то и не замайте!

Но когда к концу недели час отъезда, наконец, пробил и стало ясно, что горняк не шутил, веселья поубавилось. Мы тащились вниз по размытому дождём серпантину в запряжённой трофейными лошадьми телеге и никак не могли найти подходящих слов.

— Так я не понял… Нет, я не понял… — Морис то и дело порывался спрыгнуть с экипажа и припустить обратно к селению на своих двоих. Он злился сильнее всех: именно его Мелкий выгнал на рассвете из избы, когда Мори явился звать его в дорогу. Поскольку обнаружил горняка друг в объятиях сразу трёх очень и очень крупных женщин, не оставалось сомнений: спасителя племени будут любить и уважать планомерно и до конца его счастливых дней. — Вот мерзавец! Нет, ну вы видели?! Друзей на бабу…

— На трёх, — поправил Вис.

— Да хоть на четырёх! Где ж это видано…

Я приобняла коротышку, и тот, подёргавшись для вида, перестал метаться, обнял меня в ответ и тихонько захлюпал носом.

— Он заслужил, Мори. Пусть уж останется здесь, будет счастлив…

Вис, не отпустивший с утра ни единой шутки (а это огого какой показатель!) ехидно ухмыльнулся и заявил:

— Нет уж, пусть страдает! С нами!

Я уж хотела одёрнуть зубоскала, как вдруг…

— Стойте! Сто-о-о-ойте!

Пришлось ухватиться за борта телеги, чтобы не вывалиться, а копыта лошадей, я готова покляться, оторвались от земли в то мгновение, как нагнавший нас Мелкий запрыгнул в воз.

— Нет, ну честное слово! — запыхавшийся горняк перевёл дух и, проверив, чтобы не было погони, улёгся на дно телеги. — Пить, жрать, женщин ублажать сутками… Дикий народ! Кстати, есть чё пожевать?

Эпилог

— Мне жаль, что нам было суждено умереть порознь.

Ветер прошмыгнул мимо порыжевших пушистых холмиков и пригладил мои отросшие, но всё такие же упрямые волосы.

Я никогда не любила кладбища. Наверное, потому что знала слишком многих из тех, кто лежал под землёй. Но сюда приходила так часто, как могла. Всякий раз, как оказывалась в здешних краях. Я присела рядом, опираясь спиной на мягкий пригорок. Холодновато уже, долго не просидишь. Стоит солнцу спрятаться за облако, на смену заливающему поляну медовому свету сразу приходит прохлада. Но сейчас небо было чистым, а сам холм источал тепло.

Они уходили один за другим. Все когда-нибудь уходят. Первым незаметно для нас постарел Морис. Движения его утратили былую скорость, спина согнулась крючком, а как-то раз он вышел из обжитого дома со щегольской клюкой, украшенной металлическим набалдашником. С каждым годом коротышка всё тяжелее опирался на неё, пока однажды третья по счёту молодая жена не нашла его бездыханным.

Потом наступил черёд Мелкого. Горняк частенько возвращался к семье, наслаждаясь почётом и всеобщей любовью. Там же он сблизился с той, от кого уже не захотелось уезжать: вдвое выше него, широкоплечая, тяжеловесная девица, буквально носящая муженька на руках. Мы получили весточку от внука старого друга. На нашем языке, которому здоровяк, не иначе как из ностальгии научил семью. Три коротких слова неровным детским почерком: «ДеДА умИр. ПриИЖате». Мы проводили его так, как подобает провожать героя.

А потом ушёл и он. Скорее, чем я могла бы подумать. Но они всегда уходят слишком быстро, верно?

Вис был сед, как столетний дедок. Да и почему как? Но тёмные глаза до самой смерти сверкали ехидными искрами. Мы оба заранее чувствовали, когда наступит его последний вечер. Наш последний вечер.