Наследник

Открыв его, я увидел пожелтевшую от времени большую черно-белую фотографию, с которой на меня смотрел подросток лет четырнадцати с пышной прической, выразительными озорными глазами, и очаровательной широкой улыбкой.

"Чем-то похож на Радика, — подумалось мне. — Вот почему Карпычев так сильно привязан к своему приемному сыну. Он напоминает ему Артема. Может, именно поэтому он и решил его усыновить?".

Я стал переворачивать страницы. Фотоснимки были расположены в хронологическом порядке. Вот Артем совсем маленький, в объятиях родителей. Вот в детском саду. Вот в школе. Вот у моря. Вот в пионерском лагере…

Снимками в пионерском лагере альбом заканчивался. Очевидно, они были последними.

Мне стало грустно. Страшно, очень страшно, когда человек погибает в столь юном возрасте. Когда его жизнь обрывается, так по существу и не начавшись.

Я тяжело вздохнул, закрыл альбом и положил его на место…

Глава шестнадцатая

К моему внезапному "повышению по службе" (если, конечно, мою передислокацию можно было считать таковым) все отнеслись по-разному.

Баруздин воспринял его спокойно. Мне даже показалось, что он был этим доволен.

— Ох, уж мне эти актеры, — покачал головой он. — Причуда на причуде. Поселить рядом с собой какого-то забулдыгу только ради того, чтобы перенять его привычки и манеры, и все из-за какой-то роли!

— Искусство требует жертв, — развел руками я.

Реакция Панченко и Ширяева оказалась враждебной. Уж не знаю, в чем они нашли причину для зависти, но взъелись они на меня не на шутку.

— Ну, как, нравится работа гувернантки?

Выслушивать это было, конечно, обидно. Но я не мог им всего сказать. Так что приходилось терпеть.

Что касается карпычевских домочадцев, то, вопреки моим опасениям, никаких трудностей с ними не возникло.

Катерина заметно притихла. Вся ее спесь, весь ее снобизм вдруг словно куда-то испарились. Она стала приветлива и мила. Тот, кто встретился бы с ней впервые, непременно утвердился бы во мнении, что перед ними — добросовестная домохозяйка, и любящая жена и мать. Но на меня это не действовало. Я знал, что все ее радушие — напускное, неискреннее, и является лишь продуктом обстоятельств.

Как там сказал Карпычев? "Ее дни здесь сочтены".

Радик мне больше не пакостил. Вместо "эй, ты", он теперь называл меня не иначе, как "дядя Женя". Правда, он доставал меня своим любопытством. Он постоянно подслушивал наши разговоры со стариком. То ли ему нечем было заняться, то ли он что-то подозревал, но во время наших бесед он неизменно торчал под дверью. И когда я его в этом уличал, он резко отскакивал в сторону, принимал облик невинной овечки, и делал вид, что просто проходит мимо.

Единственным, кто доставлял мне беспокойство, был мой подопечный.

Митрофан Никитович походил на великовозрастное дитя. Как ребенок постепенно постигает окружающий его мир, так и он постепенно вникал во все современное. Я был сродни учителю, он — сродни ученику.

Самую бурную его реакцию вызывала история.

— Это же враги народа! — возмущался он, когда я затрагивал тему незаконности "сталинских репрессий". — Они же мечтают вернуть на нашу шею помещиков и капиталистов!

Неприятие культа личности Сталина порождало в нем дикое бешенство. Как можно покушаться на святое?! Он даже как-то выгнал меня из комнаты, не пожелав вести дальнейший разговор, и остыл только на следующий день, после беседы со своим "внуком".

Я не обижался на старика. По-человечески я его понимал. Все мы дети своего времени. Разрушать глубоко укоренившуюся в сознании веру всегда бывает нелегко.

Мои рассказы о Великой Отечественной войне повергли его в шок. Он никак не мог поверить, что наши войска в сорок первом и сорок втором годах постоянно отступали. Как это так? Как это могло произойти? Ведь Красная армия всех сильней! В его голове просто не укладывалось, что такие города, как Киев, Минск, Смоленск, Сталинград, в которых ему довелось побывать, были разрушены, и после восстановления пребывают уже не в том виде, в каком он их помнил.

Но самым серьезным ударом для него стало то, что Советского Союза, в котором он жил, и на благо которого он трудился, больше не существует. И что вместо построения коммунизма мы вернулись обратно в капитализм.

И все же основные мои хлопоты приходились не на его мировоззрение, а на его страсть к выпивке. Без спиртного он мог продержаться два дня. На третий у него начиналась "ломка".

— Вот что может сделать с человеком сильный стресс, — вздыхал Карпычев. — Ведь мой дед раньше не пил. Хотя, кто его знает? Не исключено, что бабка об этом просто умалчивала.

Видя, что старик с собой не справляется, мы время от времени шли ему на уступки. Но при этом всегда тщательно следили за дозировкой "душевного лекарства", чтобы она не оказалась слишком большой. "Пришелец" бурно протестовал, но мы его протесты игнорировали.

Процесс "адаптации" занял примерно месяц.

Как-то утром меня разбудил деликатный стук в дверь.

— Ты еще спишь? — удивленно спросил Карпычев.

Я придвинул часы. Увидев, что стрелка пошла на одиннадцатый круг, я опешил. Да, что-то я действительно залежался.