Наследник

«Когда я был маленьким, ты называла меня гугусиком. Откуда взялось это слово? Оно есть в словаре? В каком-нибудь? Хотя бы в гастрономическом? Возьмите трех свежих гугусиков и обваляйте их…»

«Боже, как жаль, что ты вырос».

«Не уходи от темы».

«Извини, но я лучше… пойду».

И ушла. Я же, обваленный в неге валяющийся подрощенный гугусик, остался.

Под одеялом тепло. Это мое собственное тепло, я им никому не обязан. В этом его, тепла, особая ценность. Того, чем я никому не обязан, вокруг меня, в принципе, очень мало. Такие мысли побуждают к особенным стараниям при попытке уснуть – до того она неприятная. Подальше от нее, чур заразу, приходи дрёма-дрёмушка… Я запрещаю себе о чем-либо думать и, как водится, тут же нарушаю запрет: в голову лезет какая-то белиберда. Как всякая белиберда, и эта чертовски навязчива. С какого-то перепугу она касается двери. Казалось бы, простое, заурядное устройство. Никакой свободы действий: мотайся туда-сюда на петлях, и всех дел. Слетишь с петель – подправят, вернут в строй. Недостойна дальше строй держать, – отправляйся дослуживать дверной век тыльной стенкой в дачной душевой. Хорошо, если душевой. Считай, повезло. Вращающимся дверям хуже, их на даче никуда не пристроить. Если не употребили под основание дачи карусель. Тогда есть шанс. Но большинство каруселей доживают свой век, как и вращающиеся двери, – невостребованными. Что роднит их с приверженцами традиций, или, проще говоря, гражданами старой школы. Но о гражданах порой заботятся более гибкие и удачливые родственники. Короче, крутятся двери-карусели на публике вокруг шеста всю свою жизнь, и нет такого, чтобы деньжат срубить на старость, или хотя бы аплодисменты сорвать.

Почему двери? Наверное, потому, что забот у дверей – не перечесть. Это вам и погранзастава, и машина времени, если угодно, просто слабое место в стене. Или в сейфе. Или очень сильное, если ты внутри и тебя закрыли. Или ты снаружи, но ключи посеял. Проход – нет входа – есть выход, но не для всех… Шанс, нет шанса… И апофеоз дверного минимализма – рамка. Та, что для досмотра на предмет… предметов, которые не положено при себе иметь. Иметь не возбраняется, а при себе никак. Рамка – это дверь без двери, а по сути – всем дверям дверь. Вот так. А ведь заснуть пытался.

* * *

«Можно просто проем…» – вероятнее всего, поскромничал бы я, появившись на свет божий рамкой. Вот такие удивительные фантазии, вот такой я скромный человек. Скромность – это ведь умение держать себя в рамках? Как все переплетено.

Дверью рамку делает человек. Тот, что к ней приставлен. Сама по себе рамка еще не очень-то дверь. Она, как бы это сказать… дверной зародыш. Неполноценка. Что, и такого слова нет? Не верю! Объявля-яю тебя-я словом! А вот и есть теперь неполноценка… А заодно и недоношенка. Это о выброшенной вещи, которая стала мала. Через акселерацию пострадала. Нет, через обжорство.

За каждой «взрослой» дверью, как правило, таится какой-нибудь секрет. Маленький, большой – без разницы. Если умудрился подслушать, то обзор – как бы ни хотелось его расширить – все равно не больше замочной скважины. Даже базедова болезнь не поможет. На мой антинаучный, непросвещенный взгляд, выпученные глаза создают преимущества объемного видения. Завуч в средней школе за угол видела, когда я закуривал. Простите все страдальцы, кого я сейчас задел своим легкомыслием. Отвратительная свинья. Отврасвин.

Однако согласитесь, что самое интересное для постороннего наблюдателя крайне редко происходит напротив двери. Откуда, скажите мне, у одних людей такие вредные для других людей инстинкты? Неужели им не нужны советы? Кто-то же должен помочь этим людям, чем бы они за закрытой дверью ни занимались. И это не инопланетяне!

Ах да, рамка. Какой, помилуйте, секрет может хорониться по другую сторону рамки? Там, куда глаз без напряга запросто добивает? Разве что откровение: «Да вы, батенька, я смотрю, террорист?!» Прямо-таки слышу, как дюжий дядька в форме и с широченными полномочиями, подбоченившись, неприязненно оттопырив губу, цедит эти слова. Но ведь для вас это обстоятельство давно не секрет, если он прав. Да и если не прав – все равно не секрет, по какому пути потечет ваша жизнь в следующие несколько тягучих мгновений. Вас положат лицом в пол и прижмут с такой силой, что губы найдут себя в амплуа присоски. Они жизнью обучены добросовестности, поэтому при попытке вернуть вас в вертикальное положение – «Виноваты, служба, ради вас же…» – издадут стыдный звук: «Чпок!» И вы подумаете, растерянно глядя на влажный отпечаток: «Лучше бы и в самом деле – террорист. Вон как девчонки разочарованно смотрят. И ведь как пить дать, с моего рейса».

* * *