Наследник фараона

Как только я ступил на корабль, направлявшийся вверх по реке, моя душа словно освободилась от чар. Опять наступила весна, река спала, и ласточки носились над быстрыми желтыми водами. Плодородный ил покрыл поля, и фруктовые деревья были в цвету. Я спешил, исполненный сладким томлением весны, как спешит жених к своей любимой. Человек настолько раб своего сердца, что готов закрыть глаза на все неприятное ему и верить во все, о чем мечтает. Свободное от чар и ползучего страха Ахетатона, сердце мое ликовало, как птица, выпущенная из клетки. Трудно подчиняться чужой воле, как подчинялись все в Ахетатоне изменчивой, лихорадочной и гнетущей воле фараона. Для меня, его врача, он был всего-навсего человеком, и мне было труднее быть его рабом, чем тем, кто считал его богом.

Я радовался, обретя вновь возможность видеть своими собственными глазами, слышать своими ушами, говорить своим языком и жить согласно своей воле. Такая свобода отнюдь не была пагубна; скорее это сделало меня смиренным и смягчило горечь моей души. Чем дальше я был от фараона, тем отчетливее я видел его истинную сущность и желал ему добра. Чем ближе корабль подходил к Фивам, тем явственнее и живее всплывали в моей душе воспоминания и тем величественнее становились фараон Эхнатон и его бог.

Поэтому надежда и вера оставались во мне прежними, и я радовался, ощущая себя хорошим человеком, лучшим, чем многие другие. Если я должен быть честен с собой и жить по правде, то мне следует признать, что я казался себе лучшим человеком, чем сам фараон, поскольку не принес никому вреда по своей воле, не навязывал никому своей веры и в дни юности помогал больным, не требуя от них подарков. Следуя своим путем вверх по реке, я повсюду видел незримое присутствие бога фараона Эхнатона. Хотя давно пришла пора сеять, половина полей Египта оставалась невспаханной, незасеянной и бесплодной, если не считать сорняков и чертополоха, а паводок наполнил канавы грязью, и их никто не очищал.

Амон всячески старался приумножить свою власть над душами людей, изгоняя поселенцев с земель, принадлежавших ему, а также проклиная поля фараона, так что пахари и работники спасались бегством и укрывались в городах. Немногие поселенцы оставались в своих хижинах, запуганные и ожесточенные.

Разговаривая с ними, я сказал:

— Безумцы! Почему вы не пашете и не сеете? Вы же умрете от голода, когда придет зима.

Они посмотрели на меня с неприязнью, ибо моя одежда была из тончайшего полотна, и ответили:

— Зачем же нам сеять, если хлеб, который вырастет на наших полях, проклят и убивает тех, кто ест его, как уже убило наших детей крапчатое зерно?

Город Ахетатон был так далек от подлинной жизни, что лишь теперь я узнал о смерти детей от крапчатого зерна. Прежде я не слыхал о такой болезни. Она передавалась от ребенка к ребенку; их животы раздувались, и они умирали, жалобно стеная. Ни врачи, ни колдуны не могли помочь им. Мне казалось, что болезнь происходила не от зерна, но скорее от паводков, которые несли с собой все зимние заразные болезни. Правда, эта зараза убивала только детей, но когда я осматривал взрослых, не осмеливавшихся засевать свои поля и предпочитавших голодную смерть, я видел, что болезнь во всяком случае убила их души. Виновником всего увиденного мною я считал не фараона Эхнатона, но Амона, который так отравил существование этих сельских жителей, что смерть была для них лучше такой жизни.

Нетерпение, с каким я стремился вновь увидеть Фивы, гнало меня вперед. Пот струился по лицам моих гребцов. С укоризной они показывали мне руки, покрытые волдырями и распухшие оттого, что я так подгонял их. Я обещал залечить их раны при помощи серебра и, желая быть великодушным, утолил их жажду пивом.

Но пока они гребли со связанными ногами, я слышал, как они перешептывались:

— Почему мы должны везти эту жирную свинью, если все люди равны перед его богом? Пусть сам попробует, каково это получается, а потом уж лечится серебром, если может!

У меня чесались руки поколотить их как следует палкой, но сердце мое было преисполнено доброты, ибо я был на пути в Фивы. Поразмыслив над их словами, я ощутил справедливость сказанного.

Я прошел между ними и приказал:

— Гребцы, дайте мне весло!

Я стоял и греб вместе с ними, пока у меня на руках не появились волдыри от тяжелой рукоятей весла, волдыри же превратились в болячки. Моя спина так изогнулась набок, что я опасался, как бы не сломался позвоночник, и с трудом переводил дыхание.

Но я сказал себе:

— Бросишь ли ты взятую на себя работу, чтобы рабы насмехались над тобой и презирали тебя? Ведь все это и много больше этого они выносят каждый день. Познай же на себе их тяжкий труд, их пот, их распухшие руки, чтобы понять, какова жизнь лодочника. Ты, Синухе, когда-то хотел, чтобы твоя чаша была полна!

Так я греб, пока чуть не упал в обморок и слугам пришлось отнести меня в постель.

Следующий день я также греб ободранными руками, и гребцы больше не смеялись надо мной, а просили меня прекратить грести и сказали: