Наследник Тавриды

В это время генерал понтировал и только махнул рукой, мол, ладно, потом. Для начала Толстой позволил ему выиграть трижды кряду. Дальше проиграть по мелочи, сущие пустяки. И опять два раза повернул колесо фортуны в пользу гостя. А когда азарт захлестнул беднягу, начал его обирать. Деньги, кольца, табакерка с портретом великого князя несколько раз переходили из рук в руки. Федор давно мог забрать их себе и уйти, но помнил слово. Никакого письма на груде ассигнаций не появилось. Он позволял Куруте время от времени возвращать себе что-нибудь из проигрыша, только для того, чтобы не отпустить его от стола.

Свечи выгорели до половины. А искомый листок отсутствовал. Американец начинал злиться. Наконец он методично выгреб у противника все подчистую. Генерал был заметно пьян: по уговору с Толстым, один из слуг постоянно подливал ему портера, что после водки не ведет к добру.

— Как же я поеду обратно в Варшаву? — проревел Курута, стараясь сосредоточить взгляд на эмалевом изображении Константина Павловича.

— Разве вам нечего больше поставить? — любезно осведомился Толстой. — Найдите хоть закладное письмо. И разом отыграетесь.

Гость хитро прищурился.

— Письмо. Да, письмо. Не закладное. Но ты не лезь, не лезь. Это, брат, такое письмо! Дороже, чем весь Санкт-Петербург! Во как!

Бумажка, по виду старая, легла на груду ассигнаций. Федор нехотя сдал карты. Играл с ленцой, нарочито затягивая развязку. Ждал, когда генерал сам отвалится от стола. Курута оказался мужик крепкий. Но в какой-то момент и он, низведенный портером до степени младенца, перестал удерживать голову. Толстой услышал, как генеральский лоб стукнулся о доски, и поздравил себя с удачно проведенным вечером.

— Аграфена, войди.

Женщина появилась на пороге бледная и усталая. Будто это она ночь напролет возилась с дядькой цесаревича.

— Я и не знал, что у меня такие полезные родственники! — рассмеялся Федор. — А что за бумажка? Вряд ли ты стала бы беспокоиться из-за любовных записок. Твой генерал не ревнив.

Лицо Груши стало отстраненным и замкнутым.

— К моему мужу это не имеет никакого отношения. — Она взяла со стола письмо и, чуть помедлив, добавила: — Ко мне тоже.

Варшава.

Осень в Варшаве гораздо теплее, чем в Петербурге. Дворец Бельведер был окутан листвой, в которой среди желтого и алого еще господствовал зеленый. Утки с пруда и не думали подаваться в чужие края, а пирамидальные тополя у берега тянули к небу по-южному поджарые тела.

— Благодарю, обед был прекрасный. — Император отложил салфетку. — Я вижу, семейная жизнь пошла вам на пользу, дорогой брат.

Константин Павлович довольно хрюкнул и сделал гостю радушный знак, приглашая его в курительную комнату. После сытной трапезы табак — лучшее лекарство от несварения желудка.

— Я сейчас присоединюсь к вам. — Александр хотел остаться наедине с молодой супругой великого князя. Ей после свадьбы был пожалован титул княгини Ловицкой. Или Лович, как говорили в Польше. Русские остряки находили тут намек на умение хитрой шляхтянки поймать в силки доверчивого царевича. Но видит Бог, сам государь ничего подобного сказать не хотел. Жаннета ему нравилась.

Мягкость, изящество, прекрасное воспитание и золотое сердце соединялись в этом небесном существе. Говорили, что, «танцуя гавот, она проскользнула в сердце великого князя». Белокурая, с бледно-голубыми глазами и светлыми ресницами, княгиня напоминала портрет, сделанный пастелью. Александр всегда предпочитал полек. В Петербурге блистало целое созвездие: сестры Потоцкие, Собаньская, Стройновская, Влодек… Но и в их кругу Жаннета не потерялась бы.

— Вас что-то огорчает, дорогая сестра? — спросил император, доверительно беря молодую женщину за руку. — Сегодня вы весь день печальны.

Лович отвела глаза.

— И вчера, я заметил, у вас веки припухли, — настаивал Александр. — Уж не обижает ли вас Константин?

— Нет, что вы! — всполошилась она. — Его высочество ангел.

Августейший гость усмехнулся. Константина называли по-разному… Видно, она и вправду любит мужа.

— У моего супруга доброе сердце, — в запальчивости произнесла Жансю. — И… быть может, это ему вредит.

— Вы имеете в виду что-то конкретное?

— Видите ли, государь, — княгиня замялась, — прошлое не всегда легко выпускает нас из своих тисков. У вашего брата до меня была другая жизнь, и я не вправе требовать от него… В то же время я и не могу не огорчаться, видя, как мой дом…

— Ну же, — подтолкнул ее государь.

— Как мой дом, — набралась храбрости Жаннета, — посещает его бывшая люб… та женщина. И ведет себя запросто. Здесь ее сын, я понимаю. Нельзя отнять у матери дитя. Но уже вся Варшава говорит, будто великий князь… живет с нами обеими.

Так!

— Довольно, дорогая, — самым ласковым тоном произнес император. — Я поговорю с ним, а госпожа Фридрихс сегодня же получит повеление покинуть Польшу. Больше вас никто не побеспокоит.

Санкт-Петербург.