Наследник Тавриды

Пальцы застыли над клавишами, последний звук еще дрожал в воздухе, а маленькая гостиная взорвалась аплодисментами. Раевский видел, как генерал Киселев встал, чтобы поцеловать графине руку. Как Ланжерон рассыпался во французских комплиментах. Как смущенный Туманский грыз согнутый палец, не решаясь подойти. И как подался вперед Пушкин, впервые слышавший фортепьянный концерт в исполнении Лизы.

Это был триумф. Впрочем, как и всегда, когда ее сиятельство решалась играть для слушателей. Робкая от природы, она редко уступала просьбам, хотя ежедневно занималась по несколько часов. У Лизы был несомненный талант. И раньше эту тайну знал только Александр. Они хранили ее про себя. Подальше от всех. Кузен привозил ноты, просиживал рядом с упражнявшейся девушкой, пел с ней на два голоса, но никогда не заставлял заливаться соловьем на потребу публике.

Полковник до боли прикусил губу. Происходившее было насилием над скромным, вечно прячущимся существом. Или муж не понимает, как ей тяжело общее внимание?

— Елизавета Ксаверьевна, просим, просим! — раздалось с разных сторон. — Стыдно скрывать дар!

Графиня приподнялась и, придерживая кончиками пальцев газовый шарф, поклонилась. На ее щеках играл румянец. Нет, ей нравилось выступать. Нравилось восхищение и благодарность. Жаль, что врожденную скованность не побороть. Сегодня Лиза решилась, можно сказать, с горя. Михаил уделял ей так мало внимания! Пусть хоть сейчас бросит своих купцов в бильярдной и услышит, кто играет.

Уловка удалась. За стуком шаров граф различил знакомую мелодию, на минуту поднял кий, сделав знак партнерам подождать:

— Этот переход в си-бемоль у ее сиятельства получается особенно виртуозно.

Ничего не смыслившие в музыке откупщики и торговые консулы застыли из уважения к хозяину, а через мгновение по движению его руки вернулись к игре. Ни подойти к двери в гостиную, ни тем более поблагодарить супругу Михаилу в голову не пришло.

— Это нечто чудесное, — горячим шепотом твердил Пушкин. — Я был осел, что не ходил сюда. Графиня прелесть!

Раевский бросил на друга досадливый взгляд. Сейчас поэт мешал ему. Он сам пришел без приглашения, на правах родственника. Лиза не могла его выгнать, но не могла и радоваться.

— Между вами, как будто, кошка побежала? — Пушкин не замечал своей бестактности.

— Кокетство, не более. — Неприятная улыбка искривила губы полковника. — Эта женщина принадлежит мне. Хотя сама не сознает этого.

— Пока я вижу, что ты таскаешься везде, где только можешь ее встретить. — Сверчок напустил на себя вид опытного ловеласа. — Скажи правду: ты пропал.

Панибратское высокомерие крайне не понравилось Александру.

— Знаешь, что такое магнетизм? — с ноткой превосходства спросил он. — Сейчас я стану смотреть графине в спину, и не далее как через минуту она оглянется, встретится со мной глазами и смутится.

Поэт не поверил. Раевский расположился поудобнее, скрестил руки и ноги и уставился на склоненную шею Лизы. Хозяйка пела итальянский романс Гальяни. От подобранных волос на кожу спускался темный завиток. Такой знакомый, такой чужой. Боль обожгла сердце полковника. Сколько раз он целовал это место? В жизни не так часто, как в памяти. «Будь проклята моя глупость! Лиза, вспомни, вспомни! Я здесь!»

Молодая женщина вздрогнула и прервала игру чуть раньше, чем хотела. Она беспокойно повернулась, сама не понимая, почему. И тут же наткнулась на требовательный взгляд Раевского.

— Господа, я сделаю паузу, — с улыбкой сказала графиня. — Мой кузен прекрасно заменит меня в перерыве. Александр Николаевич, прошу к роялю.

Этого он не ожидал. Коверного клоуна вам не надо? Внешне полковник сохранил спокойствие.

— Я спою «Печального трубадура».

Все захлопали. Музыка была на слуху. Кузен поменялся с хозяйкой местами, и та оказалась в кресле возле Пушкина. Поэт подобрался, менее всего желая произвести на нее неприятное впечатление. Но Елизавета Ксаверьевна смотрела не на него. Раевский склонил голову, чуть тряхнул темными кудрями и пробежал для разминки пальцами по клавишам. «Ах», — сказали дамы. Мужчины насупились.

Пел трубадур печальный
Под сенью тополей,
Пел о слезах отчаянья,
Пел о любви своей.

Я, трубадур, не смею

Богатства дать ей в дар.
Ведь все, чем я владею —

Любви безумной жар.

Судьба виновна злая,

Зажегши страсть в крови,
Но я и умирая
Шепну слова любви…

Нежная музыка Козловского тронула многих. Александр играл не хуже Лизы. Когда двенадцать куплетов сплошных стенаний кончились, ему хлопали с энтузиазмом.

— Вы еще не слышали, как мы с кузиной исполняем романсы на два голоса, — сказал Раевский. — Думаю, шуточная песенка после грустной будет к месту.