Наследник волхва

И это было не менее страшно, чем встреча с волком. Ему снова грозила смерть — если не от голода, то от жажды наверняка. Весь взятый из дома хлеб он уже съел, а ручья поблизости не наблюдалось. А от того, что минувшим вечером он густо посолил горбушку, его сейчас сильно мучила жажда. Причем при мысли, что воды нет, жажда внезапно усилилась и стала почти невыносимой. Память услужливо подсказала мальчику, что и вчера на его пути ему не встретилось ни одного родника или озерца. Так что идти назад смысла не было. Оставалось идти вперед. Но как Сема ни старался, он не мог определить, откуда он пришел. А, следовательно, не догадывался, и куда идти. Идти же наобум было опасно.

Сема вырос в поселке, окруженном лесами, и ему было известно, что он мог часами, если не днями кружить по лесу, и все время возвращаться в одну и ту же точку. Старики в Куличках говорили, что это леший кружит человека по лесу. Отец смеялся над их суеверием и утверждал, что виной этому особенности человеческой конституции — одна нога у человека длиннее другой, и он, как циркуль, при ходьбе без ориентиров начинает описывать круги. Сам же Сема думал, что разгадка проста и очевидна — человек ходит кругами, потому что земля круглая. И удивлялся, почему взрослые этого не понимают. Но в любом случае это было не важно, если в результате он все равно не найдет дороги домой и умрет от истощения или его, обессиленного, сожрут дикие звери.

Представив эту картину, Сема заплакал. Он едва не закричал: «Мама!», но сдержался. Мама все равно не появилась бы, а его гордости был бы нанесен сокрушительный удар, от которого она могла и не оправиться. Гордость — это было последнее, что у него осталось, если не считать фонарика и щепотки соли. Но Сема предпочел бы расстаться с фонариком и солью, если бы ему предложили выбирать из трех одно. Он был маленьким, но у него был характер настоящего мужчины. Мама говорила, что характер достался Семе по наследству. Но при этом она никогда не смотрела в сторону Ильи Семеновича, когда тот был рядом, и не упоминала о нем, когда он отсутствовал. Однако Сема ни разу не усомнился в том, что мама права. Сам он думал, что речь идет о каких-то былинных богатырях, бывших в их роду в незапамятные времена, и от которых ему и достался в наследство характер и много чего еще.

И теперь Сема плакал не потому, что струсил, а потому, что ему было жалко маму. Он знал, что она не переживет, если с ним что-нибудь случится. Мама сама не раз ему об этом говорила. И в эти ее слова Сема тоже верил. И по всему выходило, что он станет причиной не только собственной смерти, но и маминой.

Эта мысль настолько поразила Сему, что он перестал плакать. И начал думать, как найти выход из ситуации, в которой он оказался. Он знал, что безвыходных ситуаций не бывает. Во всех книгах, которые Сема читал, потерявшиеся герои всегда находили дорогу и выходили целыми и невредимыми из самых опасных ситуаций. И, по здравому размышлению, он не видел причин, по которым это не удастся ему. Возможно, эта уверенность в себе тоже досталась ему по наследству, но этого Сема тоже не знал, и думать об этом сейчас не собирался.

Погрузившись в свои невеселые мысли, Сема не заметил, как из-под дерева выбежал еж. И с удивлением уставился на мальчика своими глазками, похожими на две черные жемчужины. Как у всех животных, ведущих ночной образ жизни, у ежа было плохое зрение, но хорошо развиты обоняние и слух. Хотя он и смотрел в сторону мальчика, но на самом деле принюхивался и прислушивался. Поэтому его и без того удлиненная мордочка вытянулась еще сильнее, а острый носик, всегда мокрый, еще больше увлажнился от волнения.

Ежа звали Ожъ. Там, в корнях дерева, возле которого пристроился Сема, у него было гнездо, где он жил один, не желая ни с кем его делить. Днем, как правило, Ожъ спал, по ночам выходил на поиски пропитания, набивая себе живот жуками, гусеницами и дождевыми червями, а изредка разнообразя свой рацион птенцами и яйцами гнездящихся на земле птиц. Еще реже Ожъ ел змей и мышей, так как с живыми с ними было много хлопот, а падалью он брезговал. Питаться Ожъ должен был хорошо, потому что уже в середине осени он впадал в спячку, из которой выходил только к середине весны, и за это длительное время без достаточного запаса жира мог умереть от истощения.