Наследники

- Да что вы, ей-богу! - взорвался Оноре. - А вы несете ответственность за тех, кто после семнадцатого убит или бежал, за их детей и внуков, миллионы которых и сейчас шатаются по всему свету? За всех ваших арестованных и расстрелянных - несете? Вы лично, Жан де Бреби!

Овечкин ударил по тормозам, и машина загнанно ткнулась носом в очередную яму.

- Да! Я, Иван Овечкин, несу за это полную ответственность! Хоть я и не знал... И не потерплю больше рядом бездушного, и знаю: все, что у нас не так, - из-за меня! И дети мои будут такими же, провалиться мне на этом самом месте!.. А эту чертову машину я хочу купить для них же - чтоб не чувствовали себя хуже других!.. - Он кричал по-французски, вставляя русские слова и не замечая этого. По осунувшемуся лицу текли слезы, смешиваясь с потом.

- Успокойтесь, Жан, прошу вас... - бубнил ошеломленно, успокаивая его, как ребенка, Оноре. Он тоже был мокрый и дрожал, словно в ознобе. Они сидели в тесной кабине друг перед другом, потные, со спутавшимися на лбу волосами, и Оноре горячечно бормотал: - Да, да, я понимаю тебя... Я ведь тоже хотел бы... Я был бы счастлив... Однако... Ах, Жан!.. Чистая ты моя душа...

За стеклом, отделявшим кузов от кабины, лаял Шьен и маячило горестное лицо парня.

В поселке Оноре вышел, а за руль сел Саня. Они ехали не останавливаясь, ведя машину по очереди, восемь часов. И ночью еще живую женщину передали по записке Оноре заспанной негритянке в бело-голубом халате. Здесь же у больничной ограды, в машине, они завалились спать, не сказав за последние несколько часов друг другу ни слова, - Овечкин, Саня и парень-африканец.

В обратный путь собрались, пока не взошло жестокое африканское солнце. Столица неизменно отпугивала Овечкина своими раскаленными улицами. И хотя, отправляясь в город, он обязательно надевал пластмассовые босоножки, поднимавшие его длинными шипами сантиметра на четыре над сковородой семидесятиградусного асфальта, ощущение ненадежности этих защитных мероприятий не оставляло его. А сейчас без них... Прощание сонных мужчин было коротким.

- Рюс, - сказал парень, крепко пожимая им руки. - Абдулла. Спасибо.

- Абдулла хорошо. Друг, - сказал Овечкин на диалекте и по- русски.

- Друг... - повторил парень по-русски и улыбнулся: - Абдулла Друг!

"Ну, Миклухо-Маклай!" - смеялся Саня, выжимая по пустынному шоссе все, на что способен был их "пикап". До восхода на скорости духота была вполне терпимой. Они очень устали, но им было так легко и радостно, как, наверное, никогда еще в этой чужой стране.

Асфальтированную часть пути проскочили за час. Около полудня сделали остановку и пообедали (или позавтракали) неизменным соленым сыром и кофе из термоса, которые захватил, несмотря на спешку, предусмотрительный "взводный" Саня. На привале Овечкин узнал, что уже сутки его ждет корреспондент столичной газеты: очерк о развитии района, о технической помощи русских и все такое прочее.

"Рановато для очерка", - буркнул Овечкин, сам еще не понимая, что встревожило его в Санином сообщении. Позже, осторожно въезжая в заполненную водой рытвину, он вспомнил слова Оноре: "Ждите новых людей". Слова звучали несомненно угрожающе. Оноре опасался чего-то и предостерегал. От чего? "Они могут оказаться более опасными для вас". Время от времени Овечкин возвращался к этой фразе доктора, несмотря на то что она с самого начала казалась ему невероятной чушью. Чего ему, Овечкину, опасаться каких-то людей? Кого он здесь знает, кто знает его? На всем Африканском континенте не наберется и дюжины таких. Если бы опасность угрожала всей группе, тогда можно было бы понять: мало ли колониального отребья бродило еще по неспокойному континенту - всяких наемников, вооруженных банд, купленных, обманутых, натравленных, запуганных, - но чтобы ему лично...

В "гостинице у Альбино" ребята давно их ждали, открыли несколько баночек кетовой икры и крабов. Стол был праздничный.

"Атеистический вариант праздника рамазан", - определил Овечкин. Лицо осунулось, кожа стала серой, но он довольно потирал руки. Больше всего на свете он любил кетовую икру.

К себе Овечкин отправился, когда ненасытное солнце угомонилось наконец в джунглях.

В амбулатории горел свет, и, поднимаясь по лестнице, Овечкин слышал, как звенит и рассыпается там стекло. Похоже, Оноре бил посуду. Но сейчас Овечкину на все было наплевать. Он мечтал, как, завернувшись в мокрую простыню, плюхнется наконец под родной противомоскитный балахон, и еще на лестнице снимал рубаху. Но лечь сразу ему не удалось. Возвращаясь из душа, он застал в гостиной своих соседей в полном составе. Оноре стоял посреди комнаты в рубахе такой же мокрой, как простыня Овечкина, взъерошенный больше обычного и очень серьезный. Шьен, не менее серьезный, сидел рядом.

- Алло, Жан, есть новости... Вы довезли ее?

- Конечно, - довольно оскалился Овечкин.

Оноре хмуро кивнул:

- Вы молодчина. Так вот, посмотрите, все ли у вас на месте. У нас был основательный обыск.

- То есть как?.. - опешил Овечкин, продолжая улыбаться.

- Я же говорю вам: очень основательный. По крайней мере, у меня.