Наследники

— Не велика беда. Найдем какое-нибудь кафе.

После некоторого молчания Таня спросила:

— Как Наталья Федоровна себя чувствует?

— Ничего, скрипит. Все меня критикует.

— Вас? Что-то не верится. За что же?

— Да по любому поводу. В частности, за то, что никак не приведу вас в гости. Такие дифирамбы вам поет…

— Да. Счастливый вы, Алексей, что имеете такую мать, — проронила Таня.

Алексей посмотрел в лицо девушки и понял, что этот разговор опять напомнил ей про отца. А он знал, что воспоминания о нем всегда круто меняли ее настроение. Алексей несколько неуклюже переменил тему:

— А вы знаете, что наш Серега придумал? В моряки решил податься. Куда-то ездит, анкеты заполняет… Бился с ним несколько дней, еле уговорил отложить планы дальних странствий.

— В моряки?

— Да. В Атлантику метит.

— Что же, по-моему, это очень интересно. Может быть, мешать и не следует?

— Да нет. Все это несерьезно. У него, видите ли, конфликт с некоей дульцинеей. Есть на заводе такая пташка Наташка. И вот произошел грандиозный разлад между ними. Серега решил утолить свои печали в краях неведомых и дальних.

Таня рассмеялась, но отнюдь не весело. Чувствовалось, что занята она другими мыслями. Так оно и оказалось. Нахмурясь, будто через силу Таня попросила:

— Посоветуйте, Алексей, как быть… Отец… забросал письмами. Пишет, что сожалеет, клянет себя, винится передо мной. «Хоть, — говорит, — и поздно, но за ум возьмусь».

Таня говорила сердито, неприязненно, и Алексей в который уже раз подумал: как много горя принес Казаков своей единственной дочери!

— А вы? Написали ему?

Таня насупилась еще больше, поежилась, словно от холода:

— Нет. И не собираюсь. Я отказалась от него, совершенно отказалась. Хочу забыть…

Быстрова насторожила ненависть, звучавшая в голосе девушки. Алексей органически не выносил жестокости. Люди с холодным, непроницаемым сердцем, ставящие свои обиды превыше всего, долго их помнящие и мелочно подсчитывающие все, что было тяжкого на их пути, всегда его настораживали. Это были, как правило, себялюбивые и эгоистичные натуры. Но сейчас он подумал: «А ведь она имеет право на эту непримиримость». И, слушая Таню дальше, Алексей чувствовал: не только ненависть, а боль, глубокая боль была в словах Тани. И он целиком разделял и ее гнев, и эту боль. Но в то же время он хорошо помнил, каким жалким, убитым был Казаков, когда его исключили из партии, и тогда, на суде…

Таня замолчала. Долго молчал и Алексей. Потом он, взяв ее за руку, негромко проговорил:

— Видите ли, Таня… Вы, безусловно, вправе поступать, как хотите. Но я все-таки не рвал бы так… Ведь у него никого и ничего не осталось, кроме вас. Так ведь? И только ваши строчки и могут доставить ему радость. Он будет жить ими. Вправе ли вы отказать в этом человеку?

Таня удивленно посмотрела на Алексея.

— Вы это серьезно?

— Вполне. Знаете, упавшего у нас не бьют. И потом… отец все-таки. Какой-никакой, а отец. У восточных народов есть поговорка: «Чувства отца выше гор, чувства матери глубже океана».

— Не знаю, не могу, — нервно сказала Таня. — Рука не поднимается написать хоть строчку.

Алексей мягко проговорил:

— Я понимаю, Танюша, очень понимаю. Но подумайте об этом. И как-то меньше терзайте себя. Ведь самое страшное, что могло случиться, уже случилось. Знаешь, Таня, — голос Быстрова вдруг зазвучал взволнованно и глухо. — Я совсем выхожу из равновесия, когда вижу тебя такую… удрученную. Извини, что я говорю так…

Таня повернулась к Алексею и тихо произнесла:

— Спасибо… Алексей… За все спасибо. — Потом резко поднялась, отошла от скамейки и долго стояла посреди дорожки, глядя в даль парка. Справившись с охватившим ее волнением, предложила: — Пойдемте поищем, где можно перекусить. Ты же голоден. А то не ровен час останется «Химстрой» без партийного вождя.

— Весьма разумная мысль. Какой-нибудь бифштекс или отбивная сейчас бы не повредили.

Но, конечно, дело было не в завтраке. Он услышал в голосе Тани какие-то совсем иные, теплые и сердечные интонации. Эта короткая, мимолетная, в сущности, беседа как-то сразу сблизила их, сняла настороженность Тани.

…В кафе они были первыми посетителями. Дородная, но очень подвижная женщина в голубом «служебном» платье быстро подала кефир, сосиски, кофе. Все было свежее, вкусное. Алексей воскликнул:

— Смотри, прелесть какая!

Таня, разливая по стаканам кефир, проговорила:

— Сосиски да кефир — самое изысканное студенческое меню.

Алексей смутился, предложил:

— Действительно, сосиски тебе и в институтских буфетах надоели. Может быть, в ресторан махнуть?

Таня отозвалась с нарочитым удивлением:

— Товарищи, что делается с парторгом «Химстроя»? Все свои заботы побоку, зачеты мои тоже и в ресторан — гуляй напропалую.

Алексей подхватил шутку:

— Ладно. Раз у меня такая строгая спутница, будем довольствоваться сосисками.

Таня рассмеялась.

— Я так и знала, что Быстров обрадуется такому повороту дела.

Алексей, окончательно сбитый с толку, взглянул на Таню:

— Ты хочешь сказать, что я…

— Я хочу сказать, что нам пора кончать с завтраком и идти гулять. Смотри, как солнце-то старается.