Наследники

Опустив письмо в фанерный ящик с надписью «Почта», что был прибит к стене управления строительства, Костя взвалил на плечо чемодан и направился к стоянке автомашин, где толпились уже жаждущие скорее попасть в Лебяжье.

…Первую группу строителей повез прораб жилищного строительного участка Удальцов. Это был молодой парень, только что получивший диплом «Куйбышевки». Вьющаяся шевелюра, лукавые глаза, озорная улыбка. Но когда он говорил с кем-либо о делах, первое, что бросалось в глаза, — это подчеркнутая серьезность и независимость.

Удальцов забрался в кузов грузовика и кричал оттуда:

— Проворней, проворней, энтузиасты! Что ты в обнимку со своим чемоданом грузишься? Давай его сюда, а сам прыгай. А ты, красавица, чего стоишь? Давай руку, поможем…

Ребята, плотно прижавшись друг к другу, сидели на досках, положенных прямо на борта машины, придерживали ногами снующие по дну чемоданы и узлы, жадно вглядывались в мелькавшие по сторонам картины. Ярко зеленела под солнцем озимь, лоснились коричневатые, только что вспаханные поля, стайками толпились на взгорьях березовые рощицы.

Наконец машины свернули с шоссе и стали пробираться по рыхлому проселку к середине огромного поля, по которому были разбросаны кучи прошлогодней картофельной ботвы. Остановились у приземистой фанерной будки.

Приехавшие торопливо выпрыгивали из машин, разминали затекшие ноги и вопросительно смотрели на Удальцова. Тот обвел взглядом стоявших вокруг комсомольцев.

— Вот здесь и будем жить, — сказал он. — Здесь будет город заложен…

— Как это — здесь жить? В этой будке? — пошутил кто-то.

— В палатках будем жить, в палатках.

— И долго? — раздалось два-три голоса сразу.

— Чего не знаю, того не знаю. А вы что, уж того… А как же наш комсомольский энтузиазм? Романтика? Готовность к подвигам? К трудностям и лишениям?

Молодежь удивленно переглядывалась.

Зарубин придвинулся ближе к Удальцову.

— Почему вы так? Спросить-то люди могут?

Удальцов улыбнулся.

— Ладно, ладно. Спорить нам не о чем, да и некогда. Завтра три эшелона с людьми придут, а жить негде. Давайте осмотрим свои владения — и за дело.

Удальцов пошел по полю, направляясь к невысокому взгорью. Отсюда открывался вид на озеро Лебяжье. Широким полуовалом оно тянулось на добрых три-четыре километра. Его южную сторону обрамляли высокие, густые ветлы и тополя, а у самой кромки берега бесконечной вереницей выстроились ивы. Со стороны будущего поселка к берегу сбегал пологий скат полей, кое-где их разрезали неглубокие овраги, и по ним струились желтоватые ручейки цветущих верб. Ровная, вылизанная волной песчаная отмель расстилалась вдоль берега.

Шумной гурьбой ребята спустились к озеру. Кто-то попробовал воду.

— И холодна же!

— Лед-то совсем недавно растаял.

— Ничего, подождем малость. Зато летом мы тут такое устроим…

— Пляж будет что надо!

— Заживем, как дачники.

Вернулись к машинам. Удальцов разбивал ребят на группы, выбирал взглядом тех, кто покрепче и побойчей, чтобы назначить их старшими. Зарубина он спросил:

— В отделе кадров сказали, что вы строитель и сможете быть бригадиром.

Виктор пожал плечами:

— Вам виднее.

— Но все же, на стройке работали?

— Работал. Техник.

— Ну вот. А прибедняемся. Помогай. Собирай группу, и начинайте ставить палатки. Вон где отметки сделаны. Давайте, давайте…

Зарубин спросил столпившихся вокруг него:

— Кто из вас плотничал?

Молчание.

— Ну, а кто в походах бывал, кто палатки ставил?

В ответ раздался разноголосый шум. Это дело вроде бы знакомое.

— Тогда пошли, — и Виктор направился к груде пухлых, объемистых тюков, лежавших на картофельной ботве. Все поспешили за ним. Взяли первый. Он был тяжелый, несли вчетвером. Возились с установкой долго. Оказалось, однако, что палатка натянута плохо, бока висят, закрылки жалобно хлопают по ветру.

— Нет, плохо. Давайте-ка переделаем, — и Зарубин с сердцем начал снимать петли с опорных кольев.

Когда палатку установили вновь, вся группа отошла чуть подальше. Получилось уже лучше. Палатка стояла легкая, подтянутая, брезент чуть-чуть позванивал на ветру.

Вторая далась легче, третья еще легче.

По пути за следующим тюком Виктор, остановив всю группу, вдруг предложил:

— Что же это мы, работаем, работаем, а друг друга не знаем? Давайте знакомиться!

И верно, — загалдели в ответ.

— Трофимов.

— Цвит.

— Сашин…

Виктор стоял, смотрел и думал о том, с кем свела его судьба. Все разные. Этот, с лихим чубом — Сашин, другой, рядом с ним, рыжий, здоровенный, но покладистый, добродушный верзила — это Трофимов. А этот низкорослый и удивительно подвижный? Как же его фамилия? Ах да, Фурер… И одеты так, словно нарочно старались отличиться друг от друга. Сашин в добротных резиновых сапогах и фуфайке; Трофимов — в легком спортивном костюме, кедах и шляпе; Фурер — во франтоватом костюме, и даже складка на брюках еще не сошла.