Наследники

— Ответить на ваш вопрос можно. Если вы ведете речь об особняке, то у меня его нет, «Волгу» я тоже пока не купил. Вот «Москвич» сыну обещал, как инженером станет. Только все это мишура. А вот сделать своими руками такой завод, как «Химмаш», это уже кое-что. Или, допустим, такие дома, что вы так невзлюбили.

— Ах, все это не то. Я же о другом. Всю жизнь мотаться по городам и весям, жить на колесах — не очень-то вдохновляющие горизонты.

— А как ты представляешь свою жизненную линию? И зачем здесь? — нервно спросил Зайкин.

Хомяков снисходительно посмотрел на него и процедил:

— Что вы-то петушитесь? Я, кажется, не с вами говорю.

— Уж больно мне не по душе такие нюни.

— Ты, малый, выбирай выражения… Не то с тобой придется говорить иначе.

Костя вскочил с места.

— Иначе? И кто же со мной так говорить будет? Уж не ты ли, борода? — И, не дожидаясь ответа, бросил: — Давай-ка выйдем отсюда.

Сказав это, Зайкин решительно, не оглядываясь, вышел в темноту. Но он зря ждал Хомякова. Не стоит связываться, подумал тот. Черт его знает, может, их тут целая компания? Но чтобы не уронить своего достоинства перед собеседниками, показав в сторону ушедшего Кости, сказал со снисходительной усмешкой:

— Зеленый еще.

— А вы идите к нему, выясните, кто зеленый, кто розовый, — посоветовал кто-то из сидящих.

— Обязательно пойду, только жаль бросать такую компанию. Поговорить с вами было очень интересно. — С этими словами он поднялся, но направился в другую сторону, туда, где было людно.

После его ухода мужчина, что сидел рядом с Хомяковым, проговорил, ни к кому не обращаясь:

— Вот молодежь-то как насчет нашей эпохи толкует. Все, дескать, не так, и все не этак.

— Ну, положим, не все молодые одинаковы, — возразил Мишутин. — Далеко не все. Да и не молодые начали все это.

— Кто начал эти песни, известно. Не только кукурузу везде и всюду, вплоть до Северного полюса, требовал внедрять, а и в делах куда более важных тень на плетень навел.

— В больших делах без промашек не обойтись. Не всегда сразу на большак-то попадешь.

— Это конечно. Только большак-то давно выбран и опробован.

— А ты что же, Мишутин, хотел, чтобы все по-старому? — спросил один из собеседников.

Ефим Тимофеевич ответил сразу:

— Нет, почему же. Я за новое. Только зачем без надобности до исподнего разоблачаться?

— Так-то оно так. Только я думаю, не нашего ума это дело, — со вздохом произнес все тот же мужчина.

Мишутин усмехнулся.

— Выходит, Степан, не я, а ты по-старому хочешь жить. Моя, мол, хата с краю, я ничего не знаю. Нет, браток, теперь каждому думать надо и во все встревать — в большое и малое. Строители-то, они исток многого на земле, — развивал свою мысль Мишутин, — хотя раньше и званья-то у них не было, окромя как «сезонник». Почитайте-ка про мастеровых, что питерских, что московских, — в революцию они с кирпичами да булыжниками на супостатов разных там, подрядчиков да хозяев, шли. После семнадцатого тоже в грязь лицом не ударили. По окончании гражданской и Отечественной кто страну-то отстроил? А пятилетки? А ты говоришь: не наше, мол, дело. Нет, не то гутаришь… Все нас касается.

— Рабочая струнка у нашего брата, она всегда была очень даже крепкая, — поддержал Мишутина кто-то из соседей, — это ты прав, Тимофеевич. И удальства, и храбрости, и умения вдоволь.

Кое-кто, покряхтывая, уже ушел домой, кто устроился за соседним столом, откуда слышна пушечная пальба костяшек домино, кое-где обсуждали более жгучие проблемы: сообразить или не сообразить сегодня «по махонькой»? Но это не мешает общей беседе — она будет продолжаться долго потому, что уходят одни — приходят другие; они приносят новые воспоминания, новые истории.

«Академики» тоже не прочь были посудачить на теплом летнем ветерке после трудового дня и обильного артельного ужина. Они ведь работали на тех самых стройках, о которых обычно шла речь. И не просто работали, а вели за собой теперешних бригадиров да мастеров, тогда еще совсем молодых ребят.

Как губка вбирает в себя влагу, так и наиболее любознательные ребята, съехавшиеся на стройку, впитывали в себя рассказы бывалых людей, проникались их гордостью своей профессией. У многих возникало и крепло желание стать такими же мастерами своего дела, с такой же степенной важностью надевать ордена и медали по праздникам.

Костя Зайкин любил слушать рассказы ветеранов, постоянно донимал их вопросами. Его мятущейся, беспокойной душе словно бы не хватало чего-то. Он рвался к чему-то необычному, яркому, большому. Даже сетовал, что поздно родился. Вот Горький всю страну обходил, темной южной ночью слушал сказки старухи Изергиль. Здорово! А Октябрь семнадцатого! Баррикады, штурмы… Потом лихие сечи гражданской войны. Комсомольск-на-Амуре, Кузбасс, Днепрогэс. А война с немцами? Партизаны. Черт возьми, да если бы не был Костя Зайкин тогда таким несмышленышем! Наконец, стройки Сибири, целина. Но ведь и эти героические страницы писались без его участия. То ты молод, сначала кончи школу, то нельзя ехать потому, что заводу «Октябрь» поручена новая машина…