Наследники

Правда, сейчас он, кажется, на передовой. Стройка боевая, кипучая. Но странное дело — успокоенного, ровного настроения у Кости не было, порой ему становилось тоскливо. Не последнюю роль в этом играло и то, что не было вестей от Нади.

Именно такое взбаламученное настроение было у Кости в один из злополучных субботних дней.

— Эх, тоска зеленая, — сказал он, входя в палатку. — Живем и жизни не видим.

Зарубин так углубился в какую-то книгу, что даже не заметил Костю. «Ну, этого за уши отсюда не вытащишь, — подумал Костя. — Ладно, лягу дрыхнуть, а завтра с утра махну в город. Надо встряхнуться, а то закиснешь».

Накануне была получка. Этот день по традиции считался у строителей днем особым.

А Костя Зайкин получил почти полторы сотни. Может он в конце концов позволить себе прогуляться в город?

Когда вчера ехали после работы в поселок, ребята обсуждали, на что потратят получку. Один решил купить костюм, другой — ботинки, третий собрался обзавестись фотоаппаратом. Зарубин сообщил, что отправит часть зарплаты домой, а часть положит на сберкнижку. Он давно мечтает о мотоцикле. А мечта у него — это план действий.

У Кости никаких определенных планов не было. На вещи его последнее время не тянуло (раз Надюшки нет, зачем наряжаться?), домой посылать деньги не требовалось. Он сказал первое, что ему пришло в голову:

— А я куплю аккордеон. Или что-то в этом роде.

Кто-то пошутил:

— А может, пианино? Или сразу рояль?

Зарубин стал отговаривать:

— Ну что за блажь тебе в голову пришла?

Другие же продолжали подтрунивать:

— Да что вы его отговариваете? Ведь это он так, для звона.

Костя и впрямь задумался: «В самом деле, на кой леший мне этот аккордеон? Играть я не умею, учиться — дело длинное и канительное. Нет, положительно ни к чему. А впрочем, почему, собственно, и не купить? Есть в Лебяжьем и магнитофоны, и радио, и телевизор в „Прометее“. Но все-таки, когда появляется этот бородатый Хомяков с гитарой, около него всегда вьется толпа девушек и ребят. Хоть бы играл что-нибудь путное, а то так, какую-то заунывную неразбериху. Неужели я не освою столь нехитрое дело — лады да басы перебирать? И потом я ведь сказал, что куплю. Неудобно получится, вроде бы натрепался». Утвердившись, наконец, в своем решении, Костя утром чем свет направился в Каменск.

Рынок в Каменске был одной из чудом уцелевших достопримечательностей городка. Во всех городах рынки — это просто сельские базары с овощными, фруктовыми, мясными рядами. Горожане выбирают себе гуся, индюшку, оковалок парного мяса или килограмм-другой сочных, хрустящих огурцов и уходят. Часам к двенадцати дня, от силы к часу, такой базар уже затихает.

Другое дело каменскии рынок. Здесь идет бойкая торговля всем от ржавых выпрямленных и невыпрямленных гвоздей до запасных частей к допотопной автомашине, от негнущегося нейлонового галстука до гипсовых кошек, собак и попугаев, раскрашенных так, что даже непомерно гордящиеся своими яркими хвостами южные павлины лопнули бы от зависти, побывай они в Каменске. Слава о каменском рынке шла далеко за пределами города. Сюда стекался продающий и покупающий люд из всех окрестных сел, деревень и городов. Даже электрички, идущие в воскресные дни из столицы, бывали забиты отнюдь не одними только любителями загородных прогулок.

До самого позднего вечера здесь стоит многоголосый говор, клубами поднимается над рыночной площадью желтоватая пыль летом и пар от дыхания сотен людей зимой.

Проезжая как-то мимо рынка, Данилин остановился, долго толкался между рядами. Затем позвонил секретарю горкома.

— И долго вы будете терпеть этот содом в своем городе?

— Несколько лет воюем, чтобы закрыть. Пока не удается.

— Давайте воевать вместе. Надо или закрывать, или приводить его в порядок.

— Полностью согласен с вами, Владислав Николаевич.

Но пока рынок существовал, и не просто существовал, а жил бурно и шумно. Костя Зайкин решил поехать именно сюда.

Проталкиваясь в толпе, он заметил знакомую фигуру. Это был давний приятель Кости Пашка Яровой. Пашка где-то явно преуспевал. Куртка под замшу, исполосованная застежками «молниями», ботинки на толстенной подошве, с ярко надраенными медными пистонами. Он лениво и покровительственно выспрашивал Костю о житье-бытье, не забывая и свое прямое дело. На левой руке у него висели свирепо-зеленые брюки, и он неутомимо зазывал покупателей:

— А вот брюки, брюки импортные с перлоном. Немнущиеся, вечные, потрясающие брюки.

Наконец к ним подошел мрачноватого вида мужчина и коротко спросил:

— Сколько хочешь за эти рукава от дедушкиной жилетки?

Торговаться, однако, не стал и, заполучив брюки, сразу же начал сбывать их:

— Брюки, брюки. Кому импортные брюки? Чистая шерсть и перлон…

Цену он называл чуть ли не вдвое большую, чем уплатил.

— Это что ж, обжулил он нас? — спросил Костя.

— А, черт с ним, — махнул рукой Пашка, — пошли закусим.

В закусочной, куда они пришли, плавали серо-фиолетовые облака дыма. Стоял оживленный говор, шум.