Наследники

Костя пил редко и мало. Стакан какой-то крепкой, дубового цвета жидкости ударил ему в голову. Все сделалось удивительно простым и ясным, а люди, что сидели вокруг, — чудесно-привлекательными. И как же было не спеть песню с одной компанией, не подтянуть другой, как обидеть третью, отказавшись от угощения?

К концу дня, когда народ начал постепенно расходиться и клубы легкой теплой пыли, поднятые ногами тысяч людей, стали оседать на опустевшую площадь, Зайкин вспомнил, что ему пора в Лебяжье. Сквозь хмельное отупение он подумал: «Что ж я ребятам скажу? Где был? Что купил?»

Вспомнив о своем обещании купить аккордеон, он, распрощавшись со своим старым и многими новыми знакомыми, торопливо пошел вдоль почти опустевших рядов. Покупка была совершена стремительно. Костя уплатил деньги, не особенно задумываясь и не торгуясь. Аккордеон был большой, с яркими красными мехами и сверкающей перламутром отделкой. Всю дорогу Костя представлял себе, как удивятся в поселке его покупке, как потом, когда он освоит эту штуку, все девчата будут увиваться около него, упрашивая поиграть, как он будет снисходительно соглашаться и садиться на услужливо подставленный стул.

До Лебяжьего Костя добрался лишь к вечеру. Настроение у него порядком уже испортилось. Хмель мутил голову, покупка изрядно оттягивала плечи. Он хотел сейчас только одного — незамеченным проскользнуть в палатку.

Это не удалось. Вся лужайка между их палаткой и «Прометеем» была занята молодежью, и Костю заметили сразу.

— Товарищи, — загорланил кто-то из парней, — артисты приехали!

Однако его пыл сразу охладили:

— Какие там артисты! Это Костька Зайкин.

Через минуту Костю затеребили, требуя сыграть вальс или еще что-нибудь. Костя отнекивался, объяснял, что играть не умеет. Ему не верили. В центре площадки поставили стул и насильно усадили на него Костю. Несколько парней и девушек торопливо построились в пары и стояли в ожидании, вопросительно глядя на него.

Костя мучительно вспоминал, кто из ребят умеет играть. Но память у него будто отшибло, помощи ждать было явно неоткуда, и он, растерянный, обескураженный, взмолился:

— Ребята, не умею я играть, честное слово, не умею.

Сквозь круг протискался Зарубин, подошел к Косте.

— Откуда взял? — спросил он, показывая на аккордеон.

— Купил.

— Ну-ну, не шути. Серьезно, у кого взял?

— Честное слово, купил.

Зарубин посмотрел на Костю, на аккордеон и спросил:

— Полный?

— Ты о чем?

— Ну, полный или три четверти?

— Черт его знает…

Виктор покачал головой. Взял из рук совсем сбитого с толку Кости инструмент, сел на стул, тихо тронул перламутровые клавиши.

— Довольно подержанная штука, но ничего, певучая. И много ты отвалил за нее?

— Около ста.

— Да что ты?

— А что?

— А то, что ей красная цена полсотни.

Костя ошалело посмотрел на Виктора.

— Уж и сказал… Смотри, какой он… большой.

Стоявшие рядом захохотали. Кто-то вставил:

— Он, наверное, эту штуковину на вес покупал.

Зарубин перебирал лады. Пальцы торопливо, но осторожно бегали по клавишам, искали, искали нужный тон. Найдя его, удовлетворенно замирали. Потом бегали вновь и вновь.

— Ну, что же вам сыграть?

Костя удивился.

— А ты что, умеешь?

— Попробуем.

Зарубин удобнее уселся на стуле, поправил ремень на плече и взял вступительную ноту. Что-то в ней было сильное, уверенное, умелое.

Одна песня сменяла другую. Вдруг послышалась мелодия песни, любимой всеми обитателями Лебяжьего. Ее сразу подхватило несколько звонких девичьих голосов, потом подключились басы и баритоны ребят:

Живем в комарином краю

И лучшей судьбы не хотим.

Мы любим палатку свою,

Родную сестру бригантин.

Песня будто обрела крылья, росла, ширилась, мощно звучала в вечерней тишине поселка. Виктор играл, полузакрыв глаза. Ему вдруг зримо представилось, что вот такие же палаточные городки стоят где-то далеко-далеко отсюда — на Енисее, на Селенге, на Ангаре, на берегах Волги, в равнинных степях Кулунды и на мшистых берегах Северной Двины. Сидят около них такие же ребята, поют эту же простую, но за душу берущую песню, и им тоже, видимо, немного грустно и весело одновременно, и они полны такого же тревожно-радостного беспокойства, такого же гордого, взволнованного ощущения оттого, что они там, где им и положено быть, в этом вот поле, среди этих тонких, звенящих на ветру палаток.

Люблю открывать города

И снова менять адреса.

И наши палатки всегда

Готовы поднять паруса.

Потом все долго молчали. Каждому хотелось, чтобы дольше было это темное летнее небо, эти ребята и девчата рядом и это ощущение, что ты принадлежишь к их семье…

Виктор тихо заиграл вальс.

На круг вышла первая пара танцующих, за ней вторая, третья… Костя с удивлением смотрел на Зарубина. Тот, склонив голову набок, самозабвенно играл, словно бы весь отдавшись мелодии.

Когда вальс кончился, Костя вылетел в круг и крикнул Виктору:

— Виктор, давай твист!

Кто зааплодировал, кто зашумел ободряюще, кто пожал плечами. Но Костя никого не слышал, нетерпеливо ожидая, когда Виктор подберет мотив.