Наследники Фауста (СИ)

Пишу при свече. Только что валялся на палубе, созерцая звезды. Может, и к лучшему, родная, что именно сейчас я сокрыт от твоего взора: пресная вода у нас на вес золота, а в соленой хорошо мыться, причем ее даже греть нет нужды — здесь тепло, как у нас в июле, — но брить бороду и стирать белье чертовски трудно.

Сейчас должно быть около полуночи. Точно сказать нельзя: небосвод переменился удивительным образом. Эклиптика поднялась в самый зенит; я видел, как Рыбы, будто лососи на нересте, упрямо лезут вверх на небесную кручу и кульминируют у меня над головой, а за ними и весь хоровод зверей, Овен и Телец, и Кастор с Поллуксом. Днем тот же путь повторяет Солнце, пересекающее нынче владения Девы (если только здесь не переменился и этот порядок!), отчего и происходит невообразимая жара. Полярная звезда закатилась, а на южную сторону неба без страха не взглянуть: она похожа на сон из тех, в которых приходишь к себе домой и вместе со своими столами и книгами видишь бочки, лестницы и странных животных. Чужие звезды, чужие созвездия. Вижу там и планету, медленно перегоняющую звезды, но не узнаю ее.

Если я проведу здесь еще хотя бы полгода (чего не миновать), я увижу все звезды этих небес, включая и те, которые лежат к югу от Весов и которые сейчас затмевает Солнце. Странно подумать: Старый Свет не увидеть из Нового Света, но небеса их смыкаются между собой зодиакальным поясом, и те же Рыбы по ночам проплывают над тобой. И другое: коль скоро звезды Нового Света так же близки к зодиаку, они не могут не оказывать влияния на гороскоп. Для европейца они всегда за горизонтом, но в конце концов в любом гороскопе половина домов находится между DSC и ASC, и это не причина, чтобы отрицать их влияния. Вот теперь я понял, что же имел в виду доминус, когда говорил о «невидимых звездах».

Глава 2

Плачем мы или смеемся, торопим время или просим помедлить, а Рождество приходит в положенный срок, и новый год вступает в свои права. Я узнала чудной виттенбергский обычай — украшать рождественскую ель маленькими свечками, чьи огоньки, подразумевалось, подобны зимним звездам, что светят для усталых путников в лесу. Меня нисколько не удивило разъяснение Ханны, что елочным свечкам научил людей доктор Лютер: похоже, в Виттенберге не было ни единого обычая, который бы не шел от него.

Мы с Янкой оделись в теплые платья, служанки таскали дрова для печей, и все же в Сером Доме было холодно. Сидя в библиотеке, я заворачивала ноги в старое одеяло. Именно во время этих занятий я и ощутила, как шевелится во мне что-то, что не было мной. Наверное, нашему сыну не нравилось, что мать отвлекается от мыслей о нем ради математических абстракций, вот он и колотил меня кулачком или пяткой — совсем как настоящие, рожденные дети, когда они требуют внимания матери или няньки!

Тетушка Марта снова зачастила к нам. Опять я кротко принимала все ее наставления, даже те, которые казались мне нелепыми. Сказать же правду — я была рада-радешенька поговорить о своем ребенке, о других беременнностях и родах, непременно благополучных, или же об осложнениях, которых легко избежать, если соблюдать определенные правила, и даже о приметах и суевериях, хоть католических, хоть простонародных.

Янка с наступлением зимы стала грустна и молчалива. Еще в ноябре пришло короткое письмо от той дамы, которую лечил Кристоф и которую сопровождала в Майнц тетушка Тереза. Янкина мать приняла постриг. Прежде ведьмина дочка, теперь дочь монахини, Янка часами сидела у окна и забавлялась тем, что смотрела сквозь разноцветные стеклышки, которые остались от разбитого витража и валялись там и сям — днем на снег, в сумерках на пламя очага или огонечек свечи. Я садилась с ней рядом, брала в пальцы зеленый осколок, подносила к глазам — снег за окном становился травой и листвой. Девочка протягивала мне другое, пурпурное или синее, я брала его, глядела, чувствуя смутную вину.

Что, в самом деле, будет с ней дальше, с ее красотой и одиночеством, и странным даром? Назвалась старшей сестрой, так думай! А что ж тут придумать? Выдать Янку замуж, благо по-немецки она уже выучилась… Да хоть бы и не выучилась, нужды нет — для чего ей говорить, довольно поднять и опустить ресницы. Стрелы эти пронзали мужские сердца легко и просто. Юный Карл, тот самый кудрявый студент, который занимался гороскопами, однажды зашел узнать, нет ли вестей от господина профессора. Только я начала с ним говорить, как вдруг он оцепенел с полуоткрытым ртом, а потом начал затейливый поклон и зашиб ногу о табурет. Я обернулась, и точно: в проеме двери появилась Янка в синем платье, равнодушно взглянула на гостя синими глазами, чуть кивнула в ответ и скрылась, а бедный мальчик забыл, о чем мы говорили, и начал во второй раз задавать те же вопросы. Мне стало смешно, я почувствовала себя старой и мудрой, однако ненадолго, ибо к моим заботам прибавилась новая: как быть с Карлом. Он заходил по делу и без дела, он без конца осведомлялся, чем он мог бы нам услужить, он подстерегал нас в церкви и на рынке.