Наследники легенд

– Ты не так поняла. Вообще все не так поняла. А я думал, что ты умная. Ты не права, потому что она была не права. Речь никогда не шла про то, что ты не готова, доча. Дело всегда было в ней.

Я упрямо стискиваю зубы.

– Не старайся меня подбодрить.

Он строго смотрит на меня.

– Но это правда. Она была не готова отпустить тебя в мир. Но ты была готова. Она об этом позаботилась.

Поерзав в кресле, он запускает руку в карман куртки и вытаскивает маленькую Библию. Я тут же узнаю потертую, потрескавшуюся коричневую кожу и отделанный золотом обрез. Это мамина. Она всюду носила ее с собой.

– Открой в конце. – Он передает Библию мне, и я беру ее, отставляя в сторону нетронутую тарелку с едой, чтобы освободить место на столе. – Наверное, она это писала не для случайных глаз, но… – Он пожимает плечами. – Я люблю ее, мне ее не хватает, и… – Его глаза наполняются слезами, он зажмуривается и шумно выдыхает. – Думаю, она простит нам, что мы залезли в ее записи.

Дрожащими руками я открываю Библию. Я будто касаюсь чего-то интимного, личного – так и есть. Личные Библии, хотя у меня никогда не было своей, всегда кажутся чем-то мистическим. Будто чем дольше человек носит ее с собой, тем больше его дух пропитывает ее. Пролистывая тонкие страницы с мелким шрифтом, я чувствую, как до меня доносится мамин запах: вербена и лимон, и немного кожи. В конце чистые страницы для заметок. На самой последней, округлым почерком, маленькая заметка, датированная прошлым годом.

Господи, она уже сильнее, чем я когда-либо была.

Боюсь, что и ее испытания будут столь же сложны.

Боюсь, что мое время истекает.

Пожалуйста, защити ее и дай мне сил ее отпустить.

– У меня и еще кое-что для тебя есть, доча. В машине. Сейчас вернусь. – Папа откладывает салфетку и выбирается из-за стола. Я киваю, глядя на Библию у меня в руках, осознавая дар слов в ней.

Мама носила в себе столько боли от потери. Может быть, то же самое, что, как сказала Патрисия, сейчас внутри меня: травмирующее переживание потери, ПКРТУ. Потом, после того когда я родилась, оно превратилось в тревожность. Может, ей тоже казалось, что она вот-вот взорвется. Может, ей были знакомы мои страх и ярость. И она скрывала их от меня изо всех сил.

Простое осознание того, что это нас объединяет, осознание того, что мои чувства – эхо ее чувств, – это настоящее откровение. Мне печально от того, что она страдала. Мне жаль, что я не смогла поговорить с ней об этом. Мне хочется сказать ей, что теперь я поняла. Я слишком долго гонялась за скрытой правдой, а сейчас узнала, что какая-то ее правда уже живет внутри меня. Благодаря этому я чувствую себя ближе к ней, и прямо сейчас этого мне достаточно.

Когда папа забирается обратно за столик, он тихо смеется.

– Я подумал, может, отдать ее одежду на благотворительность. Ты же знаешь, сколько у нее одежды. И обуви, господи боже мой.

Я улыбаюсь.

– Непростая задача. Тебе придется несколько раз съездить в пункт приема.

– Ага, – вздохнув, отвечает он. – А заставить себя – отдельная задача. Рич Гловер из мастерской потерял жену в прошлом году. Он говорит, что, когда избавился от ее одежды, тогда и понял, что ее действительно больше нет. – Он качает головой. – В общем, я вчера порылся в кладовке и нашел вот что. Подумал, тебе понравится.

Он передает мне квадратную синюю отделанную бархатом коробочку. Я тут же узнаю ее: в ней мама хранила золотой браслет с подвесками. Подвесок было две – с моим именем и с папиным. Это украшение не было самым красивым, но она, похоже, любила его больше всего. Даже сейчас ее запах, идущий от бархата, сильный и живой, словно она никуда и не исчезала. Он окутывает меня, обращаясь напрямую к памяти. Я вижу, как мы на выходных ходили с ней за покупками, как она обнимала меня; как я сидела у нее на коленях, когда была маленькой; мне вспоминается каждый раз, когда ее холодная рука во время болезни касалась моего лба. Я хочу открыть коробку, но он останавливает меня.

– Откроешь, когда вернешься в свою комнату.

Я окидываю его взглядом.

– Значит, я возвращаюсь в свою комнату? Не собираешься уговаривать меня учиться менее усердно?

– Можешь учиться усердно, но только если ты этого хочешь. – Он криво улыбается мне. – Что бы ты ни делала, ты проживешь свою жизнь, доча. Ты будешь жить в этом мире. Вот чего она для тебя хотела. – Он тянется через столик и берет мои руки в свои. – Не строй свою жизнь вокруг потери. Строй ее вокруг любви.

42

К тому моменту, как я возвращаюсь в комнату после утренних занятий, сжатый кулак сожалений в груди расслабляется. Я ставлю сумку и достаю из нее мамину бархатную коробочку, ставлю ее на кровать, вспоминаю лицо отца и его слова.

Строй ее вокруг любви.

Смогу ли я это сделать? На самом деле? Как только я пытаюсь, мне ее не хватает. Мне не хватает ее голоса и ее улыбки. Ее объятий и чувства целостности.