Наследники Мальтуса

Иначе как можно было бы объяснить, почему, например, при одной и той же, в общем, природной способности к деторождению (фертильности, как ее называют демографы) у одной здоровой женщины детей нет, у другой— один-два ребенка, у третьей — пять и больше? Или как объяснить различия в коэффициентах рождаемости, которые в одних странах равны, скажем, 15 рождениям на тысячу жителей, в других — 45 рождениям? Ясно, что биологические законы при этом определяют лишь крайние величины коэффициентов рождаемости, но та или иная интенсивность данного процесса определяется не биологией человека, а теми условиями, в которых он находится как член общества.

Мальтузианство же, основываясь на голой видимости явления, ограничивается при истолковании проблемы рождаемости, равно как и других демографических процессов, лишь ее биологической стороной, не главной, с тем чтобы далее из этого делать далеко идущие выводы.

В самом деле, если интенсивность рождаемости определяется природой, то природу, выходит, и надо винить в бедствиях людей, считать, что именно она создает «избыточное» население, людей, лишенных возможности трудиться, чтобы прокормить себя и свою семью. Прокормить в условиях, когда земля будто бы не может дать пищи больше, чем это изначально определено ее способностью к плодородию. Мальтус в этой связи подчеркивал, что было бы бесполезно менять что-либо в существующих общественных институтах — порядок, установленный природой, будто бы незыблем. Это заключение наследники Мальтуса в своих суждениях воспроизводят не всегда. Но поскольку их концепции пронизаны все тем же «природным законом», конечный вывод получается, по существу, тот же, что и у Мальтуса. Иначе говоря, мальтузианство прямо или косвенно берет под защиту эксплуататорский строй. Эта теория как бы снимает ответственность с капитализма за существование «лишних» людей.

Кто не разобрался в наиболее глубокой причине образования этого «излишка», может принять за истину мальтузианский тезис о связи между численностью потомства и бедностью, поскольку такая связь в ее непосредственном, поверхностном проявлении вроде бы действительно существует. Во времена Мальтуса бедняки в ныне экономически развитых капиталистических странах были, как правило, многодетны. Поменяв местами причину и следствие — а это для глядящих «со стороны» может оказаться незаметным,— мальтузианцы утверждали, что бедность — результат высокой рождаемости, тогда как на деле многодетность объяснялась особыми условиями, в которых оказались трудящиеся массы при утвердившемся капиталистическом строе.

Эти условия характеризовались иными, по сравнению с минувшими эпохами, требованиями к качеству рабочей силы. В средние века типичным работником был мастер-умелец. Техника, которой новоявленные собственники теперь оснащали свои предприятия, уже не требовала навыков и умения мастера. Перед владельцами предприятий открылась возможность использовать наиболее дешевый неквалифицированный труд. Его обширным источником стал детский труд. Детский заработок был грошовый, но он все же увеличивал нищенский доход рабочей семьи. Возникло естественное стремление иметь побольше детей.

Таким образом, рождение большого числа детей в семьях бедняков было вызвано именно их бедностью. Мальтузианцы же, неизменно пользуясь поверхностной истиной, все здесь поставили с ног на голову. Еще многие годы ближайшие наследники Мальтуса продолжали питать этой фальсификацией свою теорию применительно к западным странам.

Но с конца XIX в. в индустриальных странах Запада стала заметно снижаться рождаемость. Перемена была в значительной мере вызвана запрещением использовать труд детей. Таким актом увенчались длительные выступления передовой общественности, требовавшей положить конец этой противоестественной практике. К тому же капиталистам по мере совершенствования техники требовался труд все более квалифицированный. Детей нужно было учить. Отныне они стали приносить рабочей семье уже не доход, а убытки. Понятно, что заинтересованность в большом числе детей в семье заметно уменьшилась. Она сократилась также в результате широкого вовлечения женщин в производственную деятельность, в связи с чем условия для воспитания детей еще более осложнились. В наше время свое дело сделал также страх перед безработицей, растущие расходы на детей, нагнетание военного психоза. Все это и привело к существенному снижению рождаемости в семьях трудящихся во многих индустриальных странах Запада. Там рождаемость едва обеспечивает замещение уходящих поколений. В итоге питательной среды для ложного тезиса о связи между бедностью и высокой рождаемостью здесь не стало. Более того, сохранившаяся массовая бедность, несмотря на малое число детей в семьях, отчетливо указывала на ложность этого тезиса.