Наследники минного поля

Гости уже разошлись, тётя Клара спать легла, и остались ребята своей компанией, с явным намерением кутить до утра. В квадратной, выходящей во двор комнате Светы и Андрейки было им всего уютнее. У Алёши тоже была собственная комната, но там как-то неудобно было шуметь: они стеснялись апартаментов. А тут — хоть пой, хоть пляши. Соседей Света то ли приручила, то ли укротила — в общем, они не скандалили. Да и то сказать, у юнцов сорок восьмого года лишнего мяса на костях не было, так что пол проломить они явно не рисковали. А мешать людям радоваться считалось всё же неприличным.

Но напелись уже, наплясались, и теперь были у них «полежалки» — как тогда на Коблевской, а еще раньше — у Муси, на двух матрасах. Вместо продавленного дивана Алёша с Мишей ещё летом сколотили не то нары, не то тахту: сооружение во весь угол. Сооружение было крыто ковром, под ним в рундуках умещалось всякое барахло, а не нём — вся компания, если потесниться. Маньку, впрочем, угнездили в кресло, чтоб гитарой не пихалась. Миша барином разлёгся на половике, подмостив ещё и подушку. Они давно все вместе не собирались: с лета, когда сразу трое заделались студентами. Жизнь норовила разнести их в разные стороны, а им не хотелось. Обидно получалось, и вроде как предательство. Но и одной семьёй, как раньше, не выходило никак: прошли те времена.

Шустрый Петрик изо всего норовил извлечь пользу, так что сейчас облекал ситуацию в философски обоснованную форму:

— Это по жизни даже здорово получается: смотрите, лет через пять — у каждого из нас везде будет свой человек!

— Это да, — лениво отозвался Миша, — только Алёшка у нас подкачал. Что ж ты, Алёшенька, в инженеры пошёл? Инженеров сажают сейчас, как картошку. Ты ж нас всех на одних передачах разоришь. Умелец — так иди в слесари-сантехники. Там, если не сопьёшься — озолотишься. У них «левые» — знаешь, какие? А у нас у всех слесарь свой будет.

Алёша словесным ответом его не удостоил, а швырнул подушкой. Миша, мефистофельски ухмыляясь, и её пристроил себе под бок. Маня фыркнула из кресла:

— Кто б выступал! Это ты, Мишка, подкачал. Почему в прокуроры не пошёл? Вот двинет Петрик по торговой части, развернёт коммерцию — кто сядет, так это он. Нам свой прокурор нужен. А не история с философией.

— Миша у нас будет партийной шишкой какой-нибудь, — выразила оптимизм Света, — это даже лучше, чем прокурор.

— Тах их тоже сажают — во!

— Сажают за излишнюю преданность марксизму, — со знанием дела сообщил Миша. — Посмотрите, люди добрые, похоже ли это на меня?

Он приподнялся, чтоб люди добрые посмотрели, и Андрейка выдернул из-под него подушку.

— Хватит тебе одной, пока ты ещё не шишка! Светка! Ещё чаю хочу!

Ещё чаю хотели все, к тому же от пиршества оставались конфеты-подушечки и немного винегрета. Большой свет зажигать не стали, хватало и настольной лампочки. Света к тому же пристроила среди разнокалиберных чашек коптилку из гильзы.

— Помните?

Ещё бы они не помнили! Сдвинулись плечами, помолчали. И «наш привидений» смотрел из угла. Не тот же самый, но точь-в — точь похожий. Его Петрик с Маней сделали и принесли сегодня в качестве подарка.

За чаепитием картина вырисовывалась такая. Маня — ясно, она музыкантша и певица отродясь. Тут ничего не попишешь, практической пользы от неё будет мало. Ну да пускай, хоть бесплатные билеты в концерты будет обеспечивать всей команде. Петрик уже нарисовался. Миша тоже, если сам себя всякими идеями не погубит. Впрочем, он, поумнел, кажется. Ах, это у него уже первоисточники из ушей закапали? Ну, спасибо первоисточникам…

Пока Алёша Политех окончит — может, пройдёт мода сажать инженеров. А свой технический гений — это может пригодиться. Пускай вот от комаров какой-нибудь пулемёт выдумает, сразу Сталинскую премию получит.

Андрейка вот пока никаких талантов не проявил, кроме поэтических. Но это, может быть, возрастное и пройдёт. Он же у нас младшенький. А не пройдёт — так не оставим же в беде нищего поэта.

Нет, богатым поэтом Андрейке стать не светит. Посмотреть только, что он пишет! Нет чтоб про Первомай или Вождя любимого. В школьной стенгазете и то нечего напечатать.

— Про Первомай — это что, поэзия? — завёлся Андрейка.

— Вот, я же говорю — переходный возраст, — съязвил Петрик, не упускавший напоминать, что сам на год старше. — Я его как-то спросил: поэзия — это что? Так он отвлёкся думать на полчаса. Я говорю: ну пример дай, дальше я сам усеку. Так что ж он выдал? «Вышла из мрака с перстами пурпурными Эос». Гадом буду, ни слова не перевираю. То есть — лиловые у этой Эос пальцы. Я вот на Ланжероне утопленицу видал: синяя вся, а пальцы лиловые. И под глазами. Так это ему поэзия, а Первомай — не поэзия!

— Ну, Петрик, ты умеешь всё испошлить!

— Всё уже испошлено глубоко до нас. Я только пытаюсь исправить. Чётко надо мыслить, чтоб жить красиво.