Наследники минного поля

Так что ночевали они, зарывшись в груду угля, в подвале одного из ближайших домов. Андрейка то дрожал, то нет, и Света всё время прижимала его к себе, целовала и гладила. Человек не может мгновенно осознать своё счастье: если большое — оно доходит по частям. И до Светы доходило — вспышками — одно за одним: Ендрусь цел, ничего они ему не успели сделать, напугали только. Потом до неё дошло, что шептал брат: кто те двое убитых. А там уж её залило ликующим сознанием: раз военные разбираются с людьми Седого, то и разберутся. И не только с ними: вон по всему городу пальба. С каждым отдалённым выстрелом она на радостях целовала Андрейку, а тот забыл прикидываться взрослым, все жался ей под мышку, тёрся об неё головой и чуть не мурлыкал.

Тётя Клара, только вернувшаяся с ночной смены, даже не сразу нашлась, что сказать, в таком они были виде. А когда загрохотала — их перемазанные углем морды, как ни пытались изобразить раскаяние, сияли так неудержимо, что она встревожилась всерьёз: где, в конце концов, они шлялись?! Света наплела, что вот, отправились вечерком уголь воровать. Как куда? Ну не на вокзал же прямо, а там дальше есть хорошее место… А тут стрельба, они испугались и до утра там просидели. А угля не принесли, забоялись брать, раз непонятно, кто в кого стреляет.

Тетя Клара только рукой махнула: бедные дети, это всё оккупация проклятая виновата. Конечно, воруют. Потом отучатся. Хорошо хоть не у людей, а просто так. Воровство угля на железнодорожных станциях она за большой грех не считала. Поездила в войну и в эшелонах, знала: потому эшелоны и ходили и народ в них не вымерзал, что кочегары подворовывали уголь на станциях впридачу к норме. Света без ропота натаскала от дворового крана воды на мытьё и стирку. Позвонить бы Алёше, но тетя Клара сейчас её со двора не выпустит. Угораздило же их в уголь прятаться!

Алёша, впрочем, прибежал сам: сколько можно дураком сидеть на телефоне! Уже вымытый Андрейка рассказал ему события, нещадно рисуясь. Света тем временем громыхала на кухне: мытьё осуществлялось в тазу и лохани и требовало тонкой эквилибристики, чтоб не залить сквозь дощатый пол соседей снизу. На кухню Алёшу, конечно, не пустили, и он так и не понял, чего ему больше хочется: расцеловать эту сумасшедшую девчонку или накостылять ей по шее.

Света с тех пор Павла Ивановича продолжала стесняться, но глубоко уважала: получалось, если он не прямой их с Андрейкой спаситель, то всё равно в том деле играл немалую роль. Хотя хорошо, что он этого не знает. А скольких же ещё спасли таких, как они! Город, впрочем, пылкой признательности не питал: немногие вообще догадались о причастности Одесского военного округа к этой стрельбе. Большинство истолковало дело иначе: просто урки перебили друг друга, вот и тихо стало. И туда им и дорога. Через малое время ходить затемно по улицам уже не считалось особым безрассудством. Товарищ Сталин товарища Жукова похвалил. И стала с тех пор в Одессе несомненная советская власть.

А Андрейка был уверен окончательно, что если Господь на молитву не сразу отзывается, то значит, и спешки нет. А уж если действительно есть — то отзывается сразу.

ГЛАВА 14

Кожаная курточка от Карла Оттовича была как заговоренная: сносу ей не было. Только теперь рукава не надо было подворачивать. Света имела все шансы доходить в ней до старости, если больше не вырастет. Но это вряд ли: ей сегодня восемнадцать лет стукнуло. Выросла уже.

Тётя Клара сунула ей подарок под подушку, как маленькой. Пару чулок и красивую открытку с прочувствованной надписью: «Поздравляю мою девочку дорогую и желаю успехов в ударной учебе и здоровья в личной жизни». Андрейка подарил зеркальце в фигурной рамке: он её сам лобзиком в кружке выпиливал. И завтракали по-праздничному, на белой скатерти пили чай с бубликами и сливовым повидлом. Но торопились все: будний день сегодня, суббота. Андрейке — в школу, Свете — в институт, у них там с посещаемостью строго. А тёте Кларе — хозяйничать, вечером гости придут. Тётя Клара не работала теперь, только две недели как выписалась из больницы.

Ужас, что творилось на улице: с моря дул свирепый ветер, просвистывал навылет перекрёстки, завивал мокрый снег не вниз, а вверх. А Свете даже нравилось. Была у неё такая странность: чем паскуднее погода, тем уютнее идти себе по улице. Раз есть, куда идти. Ботинок правый немного подтекает, но это ничего. С виду он вполне приличный.

Она даже не спешила: неплохо и одной порадоваться. Первый день её взрослой жизни — и разве плохая это жизнь? Студентка педагогического института — каково звучит! Скоро первую сессию сдавать, ну, она-то сдаст… Ещё ей нравилось фасонить своей внешностью: берет лихо сдвинут набок, глаза зелёные, а курточка-то, курточка! Тётю Клару вылечили, и она молодцом. И после больницы не пила ни капли. Но ещё что-то хорошее было, и никак она не могла поймать, что. Да, ребята придут вечером, будет дым коромыслом. И Алёша… Но ещё что-то… Вот, поймала! Ей ночью мама снилась. Не мертвая, а живая и весёлая. И они с ней куда-то шли.