Наследница

Вот уже неделю Элен была в пути. Ехали по Сибирскому почтовому тракту, но не через Москву, что потребовало бы несколько отклониться от нужного направления, а через Вятку. Эта дорога встречалась с основным трактом в селе Дебесы.

Было холодно, но по мере удаления от столицы, воздух становился суше, и мороз перестал докучать так, как в Петербурге. Ночевали в основном, в гостиницах при почтовых станциях, но они имелись не везде. В таком случае, ночлег легко можно было найти в близлежащем селе или деревне. Крестьяне охотно пускали проезжающих, поскольку те хорошо платили за постой. Это постепенно превратилось для жителей придорожных селений в постоянный неплохой источник дохода.

Несмотря на то, что карета, ставшая не то кибиткой, не то возком, была утеплена, а Элен укрывалась меховым одеялом, она всё равно мёрзла. Согревалась она только двумя способами. Уезжая с очередной станции, в кибитку клали разогретые камни, которые постепенно остывали, отдавая тепло людям. Когда камни уже не могли согреть её, Элен часто садилась на лошадь, шедшую сзади на привязи, и некоторое время носилась вскачь. Это не только согревало, но и развлекало её, отвлекало от нудной дороги, поэтому Элен часто каталась верхом больше от скуки, чем от того, что замёрзла. Время от времени к ней в кибитку, чтобы немного согреться, садились Юзеф, Тришка или Штефан. Хотя последний делал это очень редко, отказываясь уступать Тришке своё место на козлах. Он сидел там в огромном тулупе, специально приобретённом для него, в надвинутой на глаза мохнатой шапке и валенках. Удобство и замечательные качества этой обуви он оценил давно. Теперь сапоги, даже самые тёплые, не шли для него ни в какое сравнение с валенками, особенно в тех условиях, в которых проходило их путешествие. На ногах Элен тоже были валенки, только Юзеф по-прежнему, оставался верен тёплым сапогам на меху. Это объяснялось в основном тем, что по большей части он находился в седле. Зато в кибитке его ждала такая же пара обуви, как и остальных. Он переобувался в неё, только когда грелся и отдыхал от верховой езды.

Единственным развлечением для Элен, кроме катания, были беседы с попутчиками. Говорили обо всём понемногу, и ни о чём конкретно. То кто-то из них вспоминал забавную историю, слышанную когда-то и от кого-то, то обсуждали какое-нибудь происшествие на станции или в гостинице, где ночевали… Как-то раз, когда компанию Элен составлял Тришка, она вдруг вспомнила слова цыгана о нём, и его собственное упоминание о «его людях», и решила спросить об этом. Немного смутившись, Тришка всё же ответил. И его ответ неожиданно для них обоих превратился в рассказ о его жизни.

— Что ж скрывать, вы и сами, верно, догадались, что я — вор. Не скажу, что горжусь этим, или что это мне нравится. Но так вышло само собой. Как стала воровкой моя мать, я не знаю, она не говорила об этом. Ходили слухи, что она когда-то жила обычной жизнью, но что это была за жизнь, кто были её родители — я не знаю. Как не знаю и того, кто был моим отцом. Правда, мать неоднократно говорила, что мой отец — честный человек. У меня на этот счёт своё мнение. Может, он и не был вором, или кем другим в этом роде, но честным его назвать нельзя. Иначе он хоть раз поинтересовался бы своим ребёнком.

— Но, может быть, его не было уже в живых? — спросила Элен.

— Да нет, он был жив. Я помню, что, когда был совсем маленьким, мать несколько раз приносила мне игрушки и говорила, что это от отца… Хотя, конечно, она могла и обманывать меня… Как бы то ни было, мы с матерью оказались среди воров. Как это получилось, я тоже не знаю, могу только догадываться, что она искала хоть чьей-то помощи и нашла её у них. Не то, чтобы они были такими уж добрыми, но моя мать была красива, умела читать и писать, могла легко вызвать любого человека на разговор. Она была нужна. Мать отвлекала, а они грабили. Я очень рано стал помогать взрослым. Из меня хотели сделать карманника, но тут умерла мать. Она чем-то заболела, лечить её было некому. Я всё время был с ней и, видимо, зараза перешла и на меня. Но я выздоровел, хотя и с трудом. После болезни я так ослаб, что еле таскал ноги, поэтому ни о каком обучении и речи быть не могло. Но даром не кормят никого. Мне стали поручать следить за каким-нибудь домом, в который собирались залезть. Я сидел напротив, притворяясь нищим, и смотрел, кто когда выходит, бывает ли дом пустым и так далее. Постепенно я привык к этой…работе. От награбленного мне доставались лишь крохи, постоянно хотелось есть. Спасала та милостыня, которую мне удавалось собрать за время моих «дежурств». Но потом, уже повзрослев, я захотел чего-то другого. Я знал грамоту (мать научила меня) и решил, что смог бы зарабатывать, составляя письма для тех, кто сам не умел писать. Я не раз видел людей, занимающихся этим. Но меня заметил кто-то из шайки, рассказал другим. Меня избили.

— За что?