Наследница. Графиня Гизела

Наконец оцепеневшее общество пришло в себя: кавалеры, а вместе с ними графиня Шлизерн, поспешно окружили коня и амазонку. Молодые дамы в понятном изумлении и с объяснимым неудовольствием держались поодаль, не спуская, однако, глаз с лица юной наездницы, которая так неожиданно расстроила веселое собрание. Как, это воздушное существо, так грациозно державшееся в седле, такой сильной рукой управляющее лошадью, и есть то самое «хилое, желтое созданьице», которое, по словам его родственников, умирало медленной смертью в своем уединении?! Этих дивных карих глаз когда-то боялась хорошенькая фрейлина? И в этой прекрасной, украшенной роскошным сияющим нимбом из волос головке таилась злоба?

— Милая Ютта, ты с нами сыграла отличную шутку! — проговорила графиня Шлизерн своим едким тоном, обращаясь к баронессе. — Признаюсь, я удивлена так, как никогда не удивлялась за всю свою жизнь… Твои нападки на «мои любопытные глаза» как нельзя удачны.

Баронесса ничего не ответила на эти колкие слова. Она была бледна как смерть, хотя уже и овладела собой. Глаза ее с упреком устремились на падчерицу.

— Милое дитя, да простит тебя Бог за то, что ты сделала! — сказала она мягко. — Я никогда не забуду этой минуты! Ты же знаешь, какая невыразимая боязнь овладевает мной, когда я вижу тебя на лошади! Ты же знаешь, как я дрожу за твою жизнь. Вспомни, что ты мне обещала?

Гизела на минуту застенчиво остановила взгляд на чужих лицах, но потом ее карие глаза обрели смелость и решительность.

— Я обещала не показываться тебе на глаза на лошади, мама, — сказала она, — но должна ли я оправдываться за то, что не могла сдержать своего обещания, когда приехала сюда за помощью для бедных сельчан? Все наши люди на ярмарке в А., а дома только старик Браун, который не может ездить верхом, да хромой конюх Тиме. В селении нет ни единого мужчины — все на работе в Нейнфельде. Женщины и дети бегают с воплями вокруг своих пылающих домов. — Она замолкла: в голове ее пронеслась та ужасная картина отчаяния, которая заставила ее мчаться по горам и лесам на неоседланной лошади. Она поняла, что, хотя пребывание ее здесь, на лугу, продолжалось лишь несколько минут, но и они были потеряны. Она должна ехать далее, прочь от этих людей, ни один из которых не шевельнет и пальцем, чтобы помочь несчастным, прочь от этих знатных особ, которые или не слыхали, или сейчас же забыли, что там, за лесом, горят жилища людей… Презрительная усмешка, характерная когда-то для прекрасного лица графини Фельдерн, изогнула красивые уста девушки. Взор ее был устремлен на нейнфельдскую дорогу, и она решительно направила туда своего скакуна.

Если бы глаза присутствующих не были устремлены на молодую графиню, то придворные недоброжелатели имели бы возможность насладиться зрелищем, для них более интересным, чем красота юной амазонки. Министр, этот идеал дипломата, его превосходительство с «железным лбом», о который разбивались стрелы противника, этот субъект с тяжелыми веками, которые поднимались и опускались, подобно театральному занавесу, давая возможность видеть лишь то, что позволял он — могущественный, внушающий страх государственный человек, — вдруг изменил своей невозмутимости, как и его супруга. Он тщетно старался овладеть собой и принять обычный равнодушно-спокойный вид, но, видимо, не в его власти было стереть со смертельно побледневшего лица выражение отчаяния и злости.

Едва девушка собралась двинуться с места, как он грубо схватил рукой лошадь за повод и устремил на падчерицу дикий, грозный взгляд.

— Пап'a, позволь мне ехать в Нейнфельд, — сказала она решительно, энергичным движением руки подтягивая к себе поводья и поднимая хлыст.

Лошадь взвилась на дыбы — стоявшие поблизости в ужасе разбежались.

В эту минуту послышался глухой выстрел.

— В Нейнфельде ударили в набат! — констатировал князь. — Господин фон Оливейра не шел, а летел. Успокойтесь, прекрасная графиня Фельдерн! — обратился он мягко к Гизеле. — Вам не нужно ехать далее. Неужели вы думаете, что я оставался бы таким спокойным, если бы не был уверен, что там, — он указал в направлении Нейнфельда, — готовится самая скорая помощь?

Только теперь заметила Гизела пожилого господина, самого невзрачного и сухощавого из всего собрания. Он обратился к ней, называя ее именем бабушки. Это показалось ей странным, так как она не подозревала, что в ней он увидел несравненные черты своей «протеже». Голос его был так добродушен, и это знакомое ей лицо с маленькими серыми глазками — у гувернантки были фотографии, литографии и картинные изображения его — казалось таким приветливым рядом с враждебностью отчима, что сердце ее невольно смягчилось.

— Очень благодарна вам, ваша светлость, за успокоение, — сказала она, улыбаясь и склоняя свой грациозный стан.