Наследница. Графиня Гизела

… И что такого сделала эта женщина, чтобы требовать такого почтения к себе? Представляла ли она сильный разум, который дает миру новые идеи, расширяет мировоззрение людей? Стремилась ли каким бы то ни было образом улучшить благосостояние людей? Была ли она талантлива, в конце концов? Совсем наоборот. Она приходила в ужас от новых идей, считая их проповедников революционерами, а ее кругозор был ограничен законом ее узкого и черствого сердца. Она никогда пальцем не шевельнула ради ближнего и довольствовалась тем, что возносила свои молитвы к небу, прося ниспослать милость благочестивым верующим и кару на головы богоотступников. Занятие искусствами она находила «неприличным» для высокорожденных людей; всегда во всем требовала она рабской покорности остального человечества относительно ее собственной персоны, лишь потому, что родители, произведшие ее на свет, ставили слово «фон» перед своим именем.

Гизела покраснела от негодования, подумав, какой вывод неизбежно следовал из этого критического анализа. Первый раз она критическим оком взглянула на свою воспитательницу. С какой быстротой под благотворным воздействием гуманности развилась способность к проницательному суждению в этой юной, скрытной, предоставленной самой себе натуре, и в то же время какой недюжинной силой обладало ее сердце, если все это оно могло чувствовать в минуту, когда ему была нанесена глубокая рана!

Вскоре пронеслась мимо них еще одна телега с рабочими, лица которых были встревожены и бледны.

— Это нейнфельдцы, — сказал Оливейра.

— Их-то не постигло несчастье, — проговорила Гизела тихим голосом. — Новые дома, которые вы построили для нейнфельдских рабочих, стоят в противоположной стороне селения, а горит ряд домов поденщиков, которые нанимаются на полевые работы. Все они с драными крышами, с жалкими глинобитными стенами, с поломанными оконными рамами, заклеенными бумагой…

Оливейра посмотрел на нее с удивлением — слова эти слишком резко прозвучали в устах девушки.

— В этих лачугах живут люди, которые обязаны работать на нас, а мы в награду за это платим им презрением. Мы едим хлеб, выращенный их руками, в то время как они сами голодают. Мы ублажаем себя, а они рождены для нищеты и в наших глазах являются кем-то, кто никогда не может быть сравним с нами. По нашему мнению, они — низшие создания. Мы ужасные эгоисты, но поняла я это совсем недавно…

Она внезапно умолкла.

Все это Гизела проговорила с какой-то поспешностью, в то время как Оливейра молчал. Они ехали шагом, потому что Мисс Сара была испугана грохотом пронесшихся мимо телег. Португалец и теперь протянул руку, чтобы придержать лошадь, которую Гизела хотела пустить вскачь.

— Подождите еще, — проговорил он. — Нам не следует здесь спешить.

— Так поезжайте вы вперед! Ваша лошадь не боится.

— Нет, я не сделаю этого. Я не могу оставлять здесь на волю случая человеческую жизнь, чтобы там спасти жалкие пожитки. Вы утверждаете, что ваша лошадь надежна, а между тем каждую минуту она подвергает вас опасности, и при этом вы ездите безрассудно смело, графиня. Я предвидел, что вы сломаете себе шею в каменоломне на обратном пути. На месте его превосходительства я бы немедленно отобрал у вас эту лошадь.

При этих словах Оливейра надвинул шляпу на лоб, так что Гизеле, следившей за выражением его лица, невозможно было его уловить. Стало быть, появление португальца в каменоломнях не было случайностью? Он явился туда единственно для того, чтобы оберегать ее? Сердце молодой девушки гулко забилось.

— Да к тому же, — продолжал он, указывая в направлении пожара, — там нечего и спасать — такое старье и гниль, как эти лачуги, горят быстро, а группа новых домов, о которых вы упомянули, стоит в стороне. Так что надо будет позаботиться о другого рода помощи. Я хочу сказать, что следует поискать пристанища для лишенных крова, а так как вы находите ужасным эти крыши и вымазанные глиной стены…

— О, поверьте, — перебила его Гизела, — они навсегда должны исчезнуть из Грейнсфельда. Никто не должен более терпеть нужды, все должно быть иначе! Старый, строгий человек в Лесном доме прав: я была бесчувственной, как камень. Я сознательно считала, что рабочие должны оставаться в жалком и беспомощном состоянии. Ни единым словом не протестовала я против нелепых разглагольствований госпожи фон Гербек и грейнсфельдского школьного учителя, по понятиям которого следует поддерживать невежество в народе. Мне, видевшей чуть ли не каждый день во время своих прогулок в карете ободранных и одичалых крестьянских детей, и в голову не приходило одеть их и просветить их души… Вы тоже вынесли мне свой приговор, и как бы слова ваши ни были жестоки, я заслужила их.

Опустив голову, Оливейра ни единым словом не прервал этого самоосуждения, как врач, помогающий остановить кровотечение из раны, в то же время должен хладнокровно относиться к страданиям своего пациента. А он был страстным человеком и поэтому боролся с собой, чтобы не выдать своего горячего сочувствия.