Наследница. Графиня Гизела

— Насколько я знаю, его больше не существует, — сказала она тихо.

— Не существует? Но этим вы хотите сказать, что оперетки нет только в этом собрании?

Фелисита молчала.

— Или, может быть, — продолжал он изумленно, — она уничтожена? Тогда вы должны мне пояснить, как это случилось…

Положение становилось мучительным. Там сидела женщина, которую Фелисита скомпрометировала бы своим показанием… Как часто в ней вспыхивало желание отомстить своей бессердечной мучительнице. Теперь представлялся случай уличить ее в незаконном поступке, но она была совершенно неспособна мстить на самом деле.

— Я не присутствовала при уничтожении и поэтому ничего больше не могу сказать, — произнесла молодая девушка твердо и решительно.

Госпожа Гельвиг внезапно поднялась, и ее глаза блеснули.

— Жалкая тварь, ты думаешь, что должна меня щадить? — воскликнула она дрожащим от злости голосом. — Ты осмеливаешься думать, что я стану скрывать свои поступки и ты должна изображать укрывательницу, ты? — Она презрительно отвернулась, холодно и с гордым сознанием своего превосходства взглянула на адвоката. — В сущности, я привыкла отдавать отчет в своих действиях только Богу, — сказала она. — То, что я делаю, происходит во имя Его и в соблюдение заветов Его святой церкви. Но вы должны узнать, мой дорогой Франк, что случилось с «неоценимыми сокровищами», для того, чтобы эта особа ни минуты не оставалась в заблуждении, будто я имею что-нибудь общее с ней… Покойная Кордула Гельвиг была богоотступницей, и кто ее защищает, тот доказывает, что идет с ней по одной дороге. Вместо того чтобы молиться, она заглушала голос своей совести ядом мирской музыки. Даже в воскресные дни она оскверняла мой дом своими греховными упражнениями. Целыми днями сидела она над гибельными книгами и чем больше углублялась в них, тем упорнее и недоступнее становилась для моих стремлений спасти ее… С тех пор у меня не было большего желания, чем уничтожить все эти недостойные изобретения человеческого духа, и я сожгла все ее бумаги, милый Франк!

Последние слова она сказала, возвысив голос и с торжеством.

— Мама! — с ужасом воскликнул профессор, бросившись к ней.

— Что, сын мой? — спросила она его с жестом неприступности. — Ты, видимо, хочешь меня упрекнуть в том, что я лишила тебя и Натаниеля этого драгоценного наследства? Успокойся, я давно решила возместить эти несколько талеров из моих собственных средств.

— Несколько талеров? — повторил адвокат, весь дрожа от злости и негодования. — Госпожа Гельвиг, вы будете иметь удовольствие заплатить вашим сыновьям пять тысяч талеров!

— Пять тысяч талеров? — засмеялась госпожа Гельвиг. — Это забавно! За жалкие бумаги!.. Не ставьте себя в смешное положение, милый Франк!

— Эти жалкие бумаги обойдутся вам очень дорого, — повторил молодой человек, стараясь овладеть собой. — Завтра я вам представлю собственноручную записку покойной, в которой указана ценность собрания автографов в пять тысяч талеров, не считая рукописи Баха. Вы не можете себе представить, в какое ужасное положение вы поставили себя в отношении наследников Гиршпрунг уничтожением этого действительно неоценимого произведения. Иоганн, я напомню тебе мое мнение, высказанное несколько недель тому назад, — оно не может быть доказано яснее.

Профессор ничего не отвечал. Он стоял у окна и смотрел в сад. Трудно было узнать, насколько подействовало на него замечание его друга.

Казалось, госпожа Гельвиг поняла, какие неприятности навлекла на себя: ее осанка утратила непоколебимую уверенность, губы, на которых она старалась сохранить язвительную насмешку, искривились. Но разве она раскаивалась когда-нибудь в своих поступках? Она быстро овладела собой.

— Я напомню вам, господин адвокат, ваше недавнее мнение, — сказала она холодно. — О покойной говорили, что она была умственно расстроена, — мне нетрудно представить достаточно доказательств этого… Кто же сумеет доказать, что эта смешная оценка не была написана в минуту безумия?

— Я! — воскликнула решительно Фелисита. — Я буду отражать от мертвой эти нападения, пока буду в силах, госпожа Гельвиг. Никто не мог бы иметь более здравого и светлого образа мыслей, чем она, хотя мои показания, конечно, никто не примет во внимание. Но ведь существуют еще папки, в которых лежали автографы, — я спасла их! На папках есть опись, и при каждом автографе указано с точностью, от кого и за какую цену он куплен…

— Я выкормила прекрасного свидетеля против себя! — сказала госпожа Гельвиг. — Но теперь я расправлюсь с тобой. Ты осмелилась так дерзко обманывать меня! Ты ела мой хлеб и в то же время за моей спиной смеялась надо мной. Прочь с моих глаз, обманщица!

Фелисита не двинулась с места; она была бледна, как мертвец.