Наследница трех клинков

Он обеспечил присмотр за Денисом Фоминым (княгине солгал, что будто бы ее любовник ни в каких амурных подвигах не замечен, а все время проводит на службе; о том, что в Коллегии иностранных дел при нужде работают и по ночам, она знала). И он сам, своими глазами, видел стычку между Фоминым и Воротынским.

То, что они после неудачного венчания могли поссориться, Бергмана не удивило. Ему показалось очень странным, что Воротынского ждала карета и очень вовремя его подобрала. Первым делом он подумал о Фрелоне.

К счастью, именно тогда, когда карета заворачивала за угол, из Коллегии вышел быстроногий мальчишка-курьер. Ему было удобно выйти на Исаакиевскую – куракинский особняк, занимавший целый квартал, имел не одни двери. Тут-то парень и попался Бергману, знавшему его по каким-то давним делам. Курьер был снабжен гривенником и послан вдогонку за каретой. Вернувшись через полчаса на извозчике, он доложил, что экипаж, выехав на Невский, устремился к Знаменской площади во весь конский мах. Курьер, запыхавшись, остановил извозчика и почти нагнал экипаж у Александро-Невской лавры. Там карета с сомнительными седоками свернула в переулки, произвела загадочные маневры, выехала на берег Черной речки, потом – на Тележную. За это время она несколько раз пропадала у курьера из виду.

Бергман был умен и знал, что могут означать такие блуждания экипажа по окраинам и закоулкам. Он отправился в ближайшую полицейскую часть, прихватив с собой негодующего Фомина. Там он попросил приютить Фомина в арестантской, а сам поехал к Шешковскому. Степан Иванович его не принял, был занят, и Бергман написал записку. В записке он пророчески сообщал, где именно утром следует произвести розыск, чтобы поднять тело Воротынского. Он оказался прав – на задворках обители, у речки, труп и нашли. Тогда Шешковский, получив донесение, распорядился доставить к себе Фомина.

Бергман, съездив в несколько мест, что заняло не более полутора часов, взял узника и к назначенному часу отправился к Шешковскому.

Когда казенные сани, в коих везли жениха-неудачника, остановились на углу Садовой и Итальянской, Фомин от ужаса впал в безумие. Он ухватился за сани и не желал вылезать. Бергман, ехавший с ним, выскочил, забежал в особнячок Шешковского, вернулся с опытными служителями, и они отцепили Фомина моментально, а в двери внесли еще быстрее. Там он понял, что сопротивляться бесполезно, и в кабинет к Шешковскому вошел сам, повесив голову.

– Ну, здравствуй, голубчик, – ласково обратился к нему Степан Иванович. – Садись-ка в креслице. А ты, Август Иванович, вон туда, на табуреточку.

Про креслице Шешковского рассказывали страшные истории. Зародились они недавно – когда государыня своей благосклонностью ввела в моду нижегородского мещанина тридцати с чем-то лет по фамилии Кулибин. Сей чудак являлся при дворе в длинном кафтане, сапогах и с окладистой бородой – делать из себя щеголя и вертопраха решительно не желал, а государыню это забавляло. Он был одаренным механиком и уже более двух лет заведовал механической мастерской столичной Академии наук. Любопытствующие навещали его там и видели чертежи самых удивительных устройств. Ходили слухи, что он выдумал самодвижущееся кресло, способное ездить с этажа на этаж.

Заинтересовался ли этим изобретением сам Шешковский, подсказал ли ему затею кто-то из придворных сплетников, разошелся слух сам по себе или кто-то его старательно распускал, имелись ли у слуха иные основания, кроме личности Кулибина и репутации Шешковского, – понять было невозможно. Говорили, что в кабинете обер-секретаря Правительствующего Сената стоит особое кресло с подлокотниками. Приглашенных, которых следовало вразумить, а были это господа, позволявшие себе в обществе распускать языки и молоть вздор о государыне, Степан Иванович ласково усаживал в это кресло. Срабатывал механизм, гость оказывался в стальных объятиях и кресло, стоявшее на люке, медленно ползло вниз. Там его нижняя часть куда-то девалась, с гостя стягивали штаны и производили вразумление. При этом его голова и плечи торчали из пола кабинета, чтобы Степану Ивановичу сподручнее было вести со страдальцем поучительную беседу. Сказывали, Шешковский в таких случаях внушал гостю правила поведения в обществе. Но поскольку никто не сознавался в подобном приключении, то доподлинно этого не знали.

Немудрено, что Фомин от любезности Шешковского окаменел и с ужасом глядел на предмет мебели с подозрительными подлокотниками.

– Садитесь, сударь, – тихо сказал Бергман. – Сейчас одна кротость ваша и чистосердечие сумеют вас выручить из беды.

– Верно, верно молвил, Август Иванович, – согласился Шешковский. – Побудь тут с нами, во избежание врак.

Фомин с надеждой посмотрел на сыщика: в сплетнях и слухах ничего не говорилось о том, что при наказаниях были свидетели.

Он сел прямо напротив Шешковского и опустил голову, боясь глядеть в улыбчивое лицо обер-секретаря.

– Вчера ты, сударь, выйдя из Коллегии, был встречен неким человеком по прозванию Воротынский, – начал Шешковский. – О чем у вас посреди улицы вышел спор?