Наследница трех клинков

– Мы тебя вылечим, бедняжка ты наша, мы лучших докто ров наймем, лучших гувернанток, – пообещала княгиня. – Дуня, приди ты в себя наконец! Все дурное кончилось!

– Да, Лизанька, – ответила госпожа Егунова. – Молебен сейчас же велю отслужить! Милостыню по церквам раздам! Катенька моя!

И она обняла девушку, стала целовать в румяные щеки.

– Матушка, матушка! – повторяла та, тоже явно взволнованная.

Дальше началось сущее безумие. Авдотья Тимофеевна, несколько помешавшись от радости, велела тащить в свою спальню все сразу – угощение, вино, дорогие меха, шкатулки с драгоценностями. Она сама вдела Катеньке в уши алмазные серьги, такие, что на придворный бал впору, сама окутала ее соболями.

Новообретенная дочка время от времени повторяла слова и гладила Авдотью Тимофеевну по руке. Потом, когда принесли накрытый столик, оказалось, что она знает по-русски многие названия. И, наконец, всех потрясло, что бедная дурочка, выросшая в Курляндии, перед тем, как взять сладкий пирожок, перекрестилась на православный лад.

– Вот что кровь-то значит! – повторяла госпожа Егунова. – В крови это у нее! Ах, жалость какая, что батюшка наш не дожил!..

Про Бергмана и его людей, разумеется, забыли. Они и не обижались, а, постояв немного, собрались уходить. В конце концов, завтра тоже день, и вознаграждение будет щедрым.

Княгиня заметила, что их нет, первая, и послала за ними девку. Бергман вернулся один и был изумлен превыше всякой меры, когда госпожа Егунова, подозвав его, захватила в шкатулке пригоршню колечек и сережек и вжала ему в ладонь.

– Опомнись, Дуня! – прикрикнула на нее княгиня, но Авдотья Тимофеевна ничего и слышать не желала.

– А где те злодеи, что увезли Катеньку из Курляндии? – наконец спросила она.

– Один из них мертв, убит из-за других своих дел. Второй – уже в каземате Петропавловской крепости.

– Туда и дорога! – госпожу Егунову совершенно не удивило, что похищение девицы карается так жестоко, ведь девица была ее дочь, и каре следовало быть наистрожайшей.

Потом она потребовала свежих простыней, прочего постельного белья, непременно хотела спать с дочерью в одной постели.

Про Наташу и ее пособницу, разумеется, напрочь забыли. Они стояли в дальнем уголке и наблюдали за суматохой. Старушка хотела увести свою воспитанницу – делать ей тут сейчас нечего, а утром Авдотья Тимофеевна, сменив гнев на милость, предложит что-нибудь – пусть не слишком разумное, но и не страшное: пожить еще у себя, или пожить где-то поблизости, или хоть заведет речь о замужестве с любовником и о маленьком приданом. Говоря это, старушка улыбалась, да и Наташа немного развеселилась.

– Нет, Семеновна, я хочу еще тут побыть и на эту доченьку поглядеть.

– Да что глядеть на дуру? Опять юбку задерет и скажет: «Ножка!»

– А, статочно, и чего поумнее от нее дождемся…

При этом Наташа не выпускала из руки трость – мало ли что опять взбредет в голову княгине Темрюковой-Черкасской.

Суета продлилась еще часа два, потом мать с дочерью уложили в одну постель и княгиня выгнала всех из спальни. Она сама задула свечи и вышла последней. Наташа с ее тайным любовником попросту вылетела из княгининой головы.

Дома ее ждал сюрприз – в будуаре сидел сынок Петруша, очень взволнованный.

– Что еще стряслось? – спросила княгиня. – С кем подрался? Опять мне весь двор уговаривать, что ты-де еще дитя несмышленое?!

– Матушка, беда, – сказал сынок. – Такая беда, что хуже некуда… Я последний мерзавец в свете…

– Ну что за ночь!.. – княгиня бросилась на канапе. – Девки, кто-нибудь! Ты знаешь, у Авдотьи дочка нашлась! Сегодня привезли. Красавица замечательная, да и не такая дура, как Бергман врал, многие слова по-русски чисто выговаривает.

– Матушка, голубушка, сделайте так, чтобы ее отдали за Громова! – воскликнул Петруша.

– Ты Громова сперва спроси, хочет ли он на ней жениться, – сердито посоветовала княгиня.

– Так красавица же! Матушка, я не знаю, как это сделалось, я Саньку чуть не убил…

– Саню Громова?!

– Да, да! Матушка, миленькая, я запутался! Я никому в свете более верить не могу! – чуть не плача, запричитал сынок. – Я с Санькой ночью из-за интриганки дрался! С Санькой – с лучшим другом!

– О Господи… Ирина Петровна! Где ты, мать моя, пропадаешь?! Вели, чтобы подали лучшего венгерского, какое только есть в подвале! Три… четыре бутылки!

Княгиня была опытна в обхождении с мужчинами и знала: когда молодой человек от собственных дурачеств невменяем, то умнее всего – напоить его до положения риз и уложить спать, пока не понаделал новых глупостей. Да ей и самой хотелось выпить, чтобы скорее заснуть – все ж волнение было нешуточным.

– А что за интриганка, чья такова? – спросила она сына, когда оба выпили по бокалу едва ли не залпом. – Уж не та ли, из-за которой ты бился с фон Биппеном?

– Нет, та просто дура.

Княгиня усмехнулась.

– Эта, стало быть, не дура?

– Нет! Эта, эта… – юный князь никак не мог найти подходящее слово. – Сказать мне, будто Громов хочет мне с ней рога наставить! Будто он ее пытался заманить и силой взять! А не то – он предаст ее в руки ее врагов!…

– Кто, Громов?! И ты поверил? Вот дурень!