Наследница трех клинков

– Может, и получил. Нечаев вечно затевает черт знает что, связывается черт знает с кем, – пожаловался Воротынский. – И как я, старый дурак?.. Как позволил уговорить себя?.. Дурак, да и только!

– У кого господин Фомин мог взять деньги – столько денег, что брать еще просто неприлично?

– Да у господина Панина – у кого ж еще! Панин ему протежирует.

Фрелон и Фурье в сумраке кареты переглянулись и разом присвистнули.

Графа Панина и Нечаев поминал, да еще как – словно лучшего приятеля. Оказывается, нужно было придать его хвастливым словам значение…

Выйти на этого человека, доказать его участие в афере с фальшивыми ассигнациями – о, после такого подвига Фрелон и Фурье могли рассчитывать на блистательные награды!

Граф Никита Иванович Панин был «первоприсутствующим» в Коллегии иностранных дел, попросту говоря – возглавлял ее. Это был неудобный для государыни человек – она постоянно помнила, что он желал видеть ее разве что опекуншей при малолетнем наследнике, пока Павел Петрович не вырастет настолько, чтобы короноваться. Удалить его от двора государыня опасалась – его влияние было слишком велико. Видимо, она была бы рада узнать, что сей царедворец блистательно опозорился.

А уж как бы этому обрадовался христианнейший король французский и вместе с ним – весь «королевский секрет»! Именно Панин по приказу императрицы Екатерины и следуя ее указаниям, подготовил план «Северного аккорда». Этот аккорд из шести нот составляли Россия, Пруссия, Польша, Англия, Швеция и Дания. Он замышлялся в противовес союзу Франции, Австрии, Испании и Турции.

Такой поворот дела о фальшивых ассигнациях был бы для Франции сущим праздником.

– А откуда вы знаете про Панина, господин Воротынский? – спросил Фурье, который в прошлые свои приключения с Коллегией иностранных дел про такую дружбу не слыхал.

– Сам Фомин, черт бы его побрал, рассказывал, что искал для господина Панина важные бумаги касательно каких-то дел с Данией и очень ему угодил. С того и пошло.

Это примерно соответствовало сведениям о Панине.

– А рассказал он вам об этом, когда вы с господином Нечаевым встретились с ним, чтобы сговориться о похищении курляндской дурочки?

– Да, именно так… – тут Воротынский насторожился. – А теперь позвольте и мне спросить, господа французы, какое вам дело до Фомина?

– Мы друзья господина Нечаева, и мы видим, в каком он положении оказался из-за Фомина, – ответил Фрелон.

– Господин Нечаев – разгильдяй высшей пробы! – буркнул по-русски Воротынский, не зная, как передать Мишкину безалаберность по-французски. – Любой турок из Стамбула через пять минут станет его лучшим другом.

– Как же вышло, что вы с ним сошлись? – спросил Фурье.

– Бог наказал!

Некоторое время все трое молчали. Фрелон думал: единожды или четырежды постучать кучеру. Единожды означало – стой. Четырежды – домой.

Выпускать ли Воротынского? Где этот чудак окажется, если сейчас выпустить его? Не попытается ли он еще раз напасть на Фомина? И что он скажет людям, которые, охраняя незадачливого жениха, все-таки его схватят?

Кто бы могли быть эти люди? Не Панин ли приставил к посреднику охрану? Не Панин ли приказал не допускать никаких сомнительных венчаний с богатыми и безмозглыми невестами?

За несколько лет Фрелон и Фурье наловчились понимать друг друга почти без слов. Фрелон думал – а Фурье сказал:

– Вы узнали тех людей, которые пытались захватить вас возле Коллегии?

– Один точно был тогда ночью – маленький. Я, сдается, его уже встречал. Если ничего не путаю – он полицейский служащий.

– А прочие? Те самые, что были той ночью?

– А вам что до того, господа французы? – опять взъерепенился Воротынский. – Что вам до этого дела? Я не дуралей Нечаев – я вижу, что вы оказались здесь очень кстати, и вовек не поверю, что вы тогда случайно оказались у забора! Чего вы изволите добиваться?

Фрелону и Фурье не пришлось даже переглядываться. Мысль была одна на двоих.

Если Воротынский попадет в когти к полицейским, или к людям Панина, или даже в Тайную экспедицию, что вернее всего, – он, отводя от себя беду, все свалит на Нечаева; доложит о каждом шаге и о подозрительных французах, старательно описав оба их появления, а также внешность и повадки.

Фрелон поплотнее запахнулся в шубу.

– Мы ничего не добиваемся, – сказал он. – Это просто цепочка совпадений. Подтвердите, друг мой…

– Я же имел честь рассказать вам глупейшую историю о том, как мы чуть не схватились на шпагах из-за продажной девки, – заговорил Фурье недовольным голосом, как если бы к взрослому человеку пристало с глупостями дитя. И он начал тот рассказ заново, и довел его до пикантного положения, когда Воротынский, недоверчиво слушавший его, вскрикнул и стал заваливаться набок.

– Вот и все, – произнес Фрелон. – Все, что он мог сообщить, он уже сообщил. Теперь от него было бы больше вреда, чем пользы.

– У тебя не рука, а змея, товарищ, – одобрительно сказал Фурье, имея в виду то движение, которым Фрелонова рука проскользнула за борт шубы, за полу кафтана, за полу камзола и вытянула пятивершковый стилет.