Наследница Вещего Олега

Пестрянка смотрела ему в глаза, но видела там лишь некоторое недоумение. Нет. Асмунд не такой человек. Но в войске могут быть совсем другие люди. Не состоящие с Хельги в родстве и лишь исполняющие приказ тех, кому он мешает.

Однако что она могла сделать? Поделиться своей тревогой с Асмундом означало без прямых оснований обвинить Ингвара, Мистину, даже Эльгу – их ближайших родичей и вождей всей руси.

– Как по-твоему, – не в силах молчать, Пестрянка снова взглянула в глаза Асмунду, – это был честный уговор?

– Какой? – Асмунд отвел взгляд, и ее тревога вспыхнула с новой силой.

– То, что Хельги получил меня и войско, а взамен…

Она запнулась, сообразив, что Асмунд ведь тоже может не знать о сути того уговора.

– Обещал убраться из Киева и больше ничего не требовать? – докончил он.

– Да…

– С чьей стороны – честный?

– Ну… – теперь уже Пестрянка отвела глаза. – Их…

Не поворачивался язык обвинить княгиню и ее соратников перед Асмундом, который был с ними очень близок в те три года, которые она, тогдашняя жена, прожила от него на другом конце света.

– Слушай! – Асмунд придвинулся к ней ближе. – Мы с тобой мало что в их игрищах понимаем. Ну и нечего нам лезть не в свое дело. Мы все – кровные родичи. Я, Хельги, Ингвар и Свенельдич. Даже сам Свенельд – родной дед моих родных сестричей. Я ему доверяю, потому что родне надо доверять. Ты погляди, – он махнул рукой в сторону стенки шатра, – здесь кругом наших шестьсот человек, а из них кровной родни нам с тобой – никого! Все чужие! А рядом – хазары, то и вовсе… я не знаю, люди они ли кто. Разве так мы с тобой раньше жили – ну, дома? Там незнакомого искать будешь целый день, а кого найдешь – со всяким можно дедами посчитаться, и отыщется кто-нибудь.

– Тогда проще было! – вырвалось у Пестрянки.

– Ну, проще. Только как тогда было, уже у нас не будет. Надо среди чужих приучаться как-то жить. И верить родне, потому что иначе, выходит, верить вовсе некому. И как быть? Если я дурак, что своякам верю – ну, пусть я буду дурак. А они тоже знают, что Один не любит предателей. Вот скажи мне: Хельги будет выполнять то, что обещал?

– Да! – Пестрянка вскинула на него глаза. – Он честный человек!

– Ну, так и другие тоже не в дровах найдены. Давайте каждый честно выполнять то, за что взялся, а в остальном на судьбу положимся. Пока Красный делает, что обещал, и не пытается разваливать то, что свояки строят, ему и бояться нечего.

– Хельги делает, что обещал! И он ничего не боится!

– Так чего ты мне здесь… мозгу толчешь?

– Это я боюсь, – со стыдом пробормотала Пестрянка и отвернулась.

– Ну и глупая баба.

Она улеглась на свою кошму, покрывшись мафорием с головой. Одеяла жаркой ночью не требовалось, но комары над ухом жужжали.

А ведь Асмунд прав. Пока Хельги честно выполняет уговор и молчит о том, о чем обещал молчать, с чего ему опасаться предательства своей же родни? Это то же самое, что и он ей сказал. Будь отважен, а за чужое зло с тебя боги не спросят.

– Йотуна мать! – вдруг сказала Пестрянка, уже закрыв глаза.

– Что такое? – со своей кошмы спросил Асмунд.

– Эти морды верблюжьи оставили себе мой сундук! А там, чтоб ты знал, был греческий шелк, египетские ожерелья и критские серьги!

– Ты носишь серьги? – Асмунд в удивлении даже поднял голову.

– Нет. Но они – ворюги подлые!

– Ладно. – Он снова лег. – Считай, что весь Самкрай – сундук с добром, и скоро он будет наш!

Глава 14

Следующий день прошел, как и прежние. В Самкрае жители и беженцы молились каждый своему богу с удвоенной силой, воодушевленные надеждой на скорое избавление. Русы забрали сундук с добром, который никто не решился вынести из крепости вслед за женщиной, выменяли в харчевне эмалевые критские серьги-полумесяцы на десять амфор вина, отшибли им горлышки, и всю ночь из склада, где они жили, доносилось пение.

Утром часть дружины под началом Раннульва вышла, как и полагалось, нести стражу на рынке. Лица были помятые, но спокойные.

Те русы, что снаружи, тоже вели себя обыкновенно: часть их рыскала по окрестностям и пригнала несколько лошадей, остальные сидели в стане. Постепенно стемнело. Горели костры перед шатрами. От костров доносилось нестройное пение на непонятном никому в Самкрае языке.

Хельги со своими людьми вышел вечером, чтобы нести стражу на овражной стене. Вид у него был, как и подобает человеку, который сутки пил неразбавленное вино.

– Вижу, ты не очень-то здоров сегодня! – Грек Антонис, которого он сменял, сочувственно похлопал его по плечу. – Думаю, тебе куда больше хотелось лежать в прохладе, чем тащиться на проклятую стену!

– Тело говорит: лежи подыхай, а дух воина говорит: вставай и иди! – прорычал Хельги. – Это и есть дружинный дух, и изменить ему меня не заставит ничто! Ни вино, ни бабы, ни сама Хель!

Антонис не понял, кто такая Хель, лишь засмеялся и пошел прочь. Русы растянулись по стене, вглядываясь в темноту внизу, где не так уж далеко виднелись костры вражеского стана.

– Мы катали медведя́… – доносилось оттуда.