Наследница Вещего Олега

Русы разбегались по улицам от стены над оврагами, рубя всех, кто несся им навстречу. Ночь разорвали сотни криков – ярости, боли, ужаса, отчаяния. На улицах закипела суматоха и давка. Ни воевод, ни строя, ни понятия, чего делать: видя впереди блеск вражеских шлемов и клинков, одни из числа ополчения бросались вперед с безумной и безнадежной отвагой, другие в смятении поворачивали назад, в напрасной надежде спастись в глинобитных стенах своего дома. Кричали беженцы, оказавшиеся прямо на улицах, где разыгралось сражение; им было некуда деться, некуда спрятаться между кирпичных стен, а русы рубили всех, кто двигался, не разбирая, кто это и что пытается делать. Как всегда в таких случаях, на пройденных ими улицах оставались лежать десятки мертвых тел, раненые стонали среди кровавых луж. Шум нарастал и ширился, и вот битва шла почти по всему городу одновременно – кроме тех мест, где уже закончилась.

Во главе отряда из двух-трех сотен человек Хельги устремился к торговой площади, где стоял дом Элеазара – тот самый, куда вчера пришел всего с тремя спутниками. Там он ожидал настоящего сопротивления – и не ошибся. Шмуэль-тархан успел поднять, одеть и вывести из воинского дома сотню тудуновой стражи, и Хельги столкнулся с ними еще в конце главной улицы, ведущей от ворот к торговой площади.

Здесь началось настоящее сражение. Ближняя дружина Элеазара была дополнена ополченцами, куда хуже вооруженными и выученными, но под толковым руководством Шмуэль-тархана и самого Элеазара и они проявили стойкость. Но хазарские воины сильны в седле, вынужденные же сражаться пешими и в тесноте города, они уступали русам, привыкшим именно к пешему строю. Хазарские щиты, меньше по размеру и менее прочные, не выдерживали удара меча или топора.

Постепенно стражу вытеснили с улицы на площадь и прижали к воротам тудунова двора. Из темноты полетели и стрелы, но больше для устрашения: противники уже сошлись слишком плотно, чтобы знаменитые хазарские лучники могли прицелиться, тем более при свете луны. Чтобы отличить своих от чужих, Хельги заранее приказал русам обвязать правое предплечье белым лоскутом; каждый кричал имя своего бога, дабы не попасть под клинки своих же. И белые лоскуты мелькали все ближе к воротам: русы теснили стражу. Прижали к стенам и створкам, потом ворвались во двор. Перед входом в дом пали последние его защитники. Когда русы, поскальзываясь в лужах крови на мощеном дворе, наконец вошли, внутри не оказалось уже никого из воинов – лишь женщины и забившаяся в углы безоружная челядь.

Никто не знал, где Элеазар. Хельги приказал искать его, но в темноте, при свете факелов, десятки трупов на площади и во дворе казались лишь грудами беспорядочно сваленной мятой одежды.

Нашли его, только когда рассвело и стало можно разглядеть лица. Не будучи очень хорошо с ним знакомы, русы выбрали из груды тел и принесли к Хельги троих – молодых хазар с тонкими чертами, и еще одного, у кого удар широким лезвием ростового топора пришелся поперек лица и сделал опознание невозможным. К счастью, Хельги узнал Элеазара в одном из трех тел со смертельными ранами в других местах. Тот был едва одет, в ночной суматохе успел натянуть кольчугу прямо на сорочку, но ему подрубили ногу под коленом, а потом нанесли смертельный удар топором в основание шеи. Никто не знал, чьи руки это сделали, и никто не решился приписать себе эту заслугу.

* * *

К рассвету голову Элеазара выставили на шесте на торговой площади. Наступившее утро открыло взорам ужасное зрелище: по всем улицам валялись трупы, а перед домом тудуна – около сотни. Ночью русам было не до пленных, и они убивали всех, кто стоял к ним лицом с оружием в руках. Лишь часть ополчения успела разбежаться по домам; женщины с детьми прятались в ямы для припасов. Многие пытались вырваться из города, но это оказалось невозможно: ворота по-прежнему были завалены, но теперь их охраняли русы. На стенах тоже везде стояли они. Все из пришельцев, кому не хватало шлема или доспеха, успели снарядиться за счет добычи, причем в темноте никто не успел отчистить эту добычу от крови; у иных бармица или кольчуга оказалась с прорехами, на железных колечках засохла кровь, что придавало русскому войску вид восставших мертвецов.

Пестрянка пережидала эту ночь в скутаре, на некотором отдалении от берега. Асмунд велел посадить ее туда: уводя всю дружину в город, он мог оставить для охраны женщины не более десятка человек, а неприятностей можно было ожидать от кого угодно: от пленных, которых стало некому охранять, от прорывающихся из города воинов или жителей. На пленных махнули рукой: их и брали больше для отвода глаз, но теперь, после захвата города, в руках воевод оказалось в сто раз больше полона, чем они смогли бы увезти.

Всю ночь Пестрянка изводилась от беспокойства, напряженно прислушиваясь к шуму внутри города. Утром, когда рассвело, на стене показался Альгот и призывно замахал.

– Город наш! – объявил Альгот, встречая их у причала. – Идем, хозяйка, я отведу тебя к конунгу.