Читаем Наследства полностью

Метод О. прост. Мы кладем свое оружие на один из вращающихся подносов, на которых подают пирожные, раскручиваем его, и судьба указывает того из нас, кто получает единственный заряженный револьвер. Это очень увлекательно, и, хотя мы много пьем, но делаем это, скорее, дабы скрасить свидание, а не для того, чтобы набраться мужества, в чем мы ничуть не нуждаемся. Играем мы, впрочем, не на каждой из наших встреч.

Мне интересно, кому первому пришла в голову идея русской рулетки? Какому монголу, наевшемуся до отвала той тухлой жижи, на которую, если верить Сен-Жон Персу, столь падок этот народ? Какому боярину, шатавшемуся посреди осколков разбитых бокалов на полу? Какому царскому офицеру, ошалевшему под конец пиршества от визга цыганских скрипок? Безусловно, это был не поп, не ученый, не еврей и не дама — ну разве что пожилая, ведь с возрастом порой приходят цинизм и страсть испытывать судьбу.

Ну а пока я сижу в приемной доброго доктора Танатоса, исцеляющего все недуги. Здесь необходимо лишь поудобнее устроиться для основательной читки или даже пройти без очереди, если вам так уж не терпится. Финансовое состояние у меня отрадное, здоровье отличное, у меня нет ни тревоги, ни страха, а главное — раскаяния, даже когда (случается это, впрочем, редко) остатки разложившейся совести напоминают о некогда совершенном убийстве. К тому же этот поступок, похоже, находит свое оправдание в моем сибаритском образе жизни.

* * *

7 мая 18**

Вчера вечером — простой ужин у Т., где проходят все наши собрания. Он председатель большой сети отелей, всегда жил на улице Бретонвилье в квартире, которую занимал Ипполит Тэн: два этажа, связанных лабиринтообразной системой внутренних лестниц. Гостиная, где мы упражняемся в своей игре, выстлана плиткой, там нет ковров, и, знакомые как со свойствами холодной воды, так и с искусством осмотра укромных мест, мы привыкли устранять любые следы, не прибегая за помощью к наемным войскам. В этой лишенной окон комнатке стоят лишь несколько отполированных до блеска стульев из красного дерева да круглый ампирный стол с надувшими губы львами. Разумеется, есть также угловой шкаф, где мы храним револьверы и патроны. Как многие рыжие, Т. шутит с каменным лицом, называя эту комнату «гостиной инициации», и радостно слышать, когда непосвященные в своем простодушии называют ее также.

Единственный недостаток русской рулетки состоит в том, что она оставляет на волю случая решение, которое следовало бы принимать более сознательно и всякий раз заново. Я также со стыдом вынужден отметить, что каждый испытывает трусливое облегчение, если судьба на сей раз его пощадит, и это несмотря на решение, принятое раз и навсегда. Каждый из нас независим и на диво одинок, так что мы испытываем одних за счет других. А что если бы любовь к наживе возобладала над любовью к игре — к вольной игре смерти? Что если бы львы в гостиной инициации прятали в своих когтях какую-нибудь крошечную кнопочку, которая повиновалась ноге — к примеру, того же Т. — и останавливала рулетку в нужный момент? Ведь наследство в итоге получил бы Т. Сама эта мысль недостойна меня — недостойна всякого представления о дружбе.

* * *

В пятнадцать лет, когда Феликс Мери-Шандо жил у иезуитов и уже принял их устав, настоятель вызвал его в навощенную до блеска приемную, провонявшую заплесневелым сукном и капустой. Мальчик услышал присказку о том, что Бог дал — Бог взял, в данном случае — единственного родственника, оставшегося у Феликса, который тогда неожиданно вспомнил деревенскую считалочку: «Жаба прыгала, скакала, чуть в болото не упала. Из болота вышел дед, двести восемьдесят лет. Нес он травы и цветы. Выходи из круга ты…» Косо и цепко уставившись в паркетный пол, настоятель не стал описывать, как дядя, с желтыми от мочи кальсонами на голове, в чем мать родила разгуливал по террасе Изола-Белла, декламируя Ариосто, пока чья-то неприметная безымянная рука не столкнула его в черные воды Лаго-Маджоре.

Прикрывая рукой рот и вращая глазами, жители Изола-деи-Пескатори еще долго судачили об этом человеке, который вдобавок сильно хромал. Потому-то его и сравнили однажды с Тайлераном в присутствии Феликса Мери-Шандо, услышавшего тогда эту фамилию впервые. Ему досталось царское наследство от дядюшки, который отправился удобрять всеми своими фосфатами кувшинки Лаго-Маджоре.

* * *

9 июля 18**

Сегодня утром, складывая мое белье, Тереза обнаружила на манишке пятно крови.

— Вы поранились?

— Нет, пустяки, кровь из носа.

— Но я ничего не заметила на ваших носовых платках…

Перейти на страницу:

Все книги серии Creme de la Creme

Темная весна
Темная весна

«Уника Цюрн пишет так, что каждое предложение имеет одинаковый вес. Это литература, построенная без драматургии кульминаций. Это зеркальная драматургия, драматургия замкнутого круга».Эльфрида ЕлинекЭтой тонкой книжке место на прикроватном столике у тех, кого волнует ночь за гранью рассудка, но кто достаточно силен, чтобы всегда возвращаться из путешествия на ее край. Впрочем, нелишне помнить, что Уника Цюрн покончила с собой в возрасте 55 лет, когда невозвращения случаются гораздо реже, чем в пору отважного легкомыслия. Но людям с такими именами общий закон не писан. Такое впечатление, что эта уроженка Берлина умудрилась не заметить войны, работая с конца 1930-х на студии «УФА», выходя замуж, бросая мужа с двумя маленькими детьми и зарабатывая журналистикой. Первое значительное событие в ее жизни — встреча с сюрреалистом Хансом Беллмером в 1953-м году, последнее — случившийся вскоре первый опыт с мескалином под руководством другого сюрреалиста, Анри Мишо. В течение приблизительно десяти лет Уника — муза и модель Беллмера, соавтор его «автоматических» стихов, небезуспешно пробующая себя в литературе. Ее 60-е — это тяжкое похмелье, которое накроет «торчащий» молодняк лишь в следующем десятилетии. В 1970 году очередной приступ бросил Унику из окна ее парижской квартиры. В своих ровных фиксациях бреда от третьего лица она тоскует по поэзии и горюет о бедности языка без особого мелодраматизма. Ей, наряду с Ван Гогом и Арто, посвятил Фассбиндер экранизацию набоковского «Отчаяния». Обреченные — они сбиваются в стаи.Павел Соболев

Уника Цюрн

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза

Похожие книги