Наследство

– Всё равно лучше, чем в селе, – вздохнула Нина Дмитриевна, – легче жизнь достаётся. А дальше ещё хуже будет, потому что и городские, и наши власти все ищут того мужика, который в сказке двух генералов накормил. Но теперь таких мало, они тоже хитрые стали. Вот ты небось из колхоза сбежал? – неожиданно спросила она Степана.

– Сбежал, – сказал Степан.

– Ну вот видишь, и все так, стрекозлом от земли скачут.

– Да у меня случай особый, – смущённо улыбнулся Степан. – Я, в общем-то, и не сбежал, меня погнали. Говорят, не так работал, мало спину гнул.

Нина Дмитриевна разлила остатки водки.

– Ну, давайте, ребята! По русскому обычаю, раз начато, значит, до конца должно быть выпито.

И она первой допила рюмку, потянулась за огурцом, захрумкала им с аппетитом.

– А ты сегодня весёлая, мама! – не удержалась Лариса.

– Значит, гости по душе, – улыбнулась Нина Дмитриевна.

После обеда Лёнька улёгся на диван и вскоре захрапел. Степан пошёл в село, а Лариса с матерью начали собирать вещи. Бобров вызвался было помогать, но ему тактично дали понять, что и сами вполне управятся, и он тоже последовал Лёнькиному примеру – прилёг на кровать и провалился в мягкий успокаивающий сон.

Он проснулся перед вечером, когда в окнах уже полыхали малиновые сполохи вечерней зари. Отдых подействовал как лекарство, тело налилось лёгкостью и необычной свежестью, как после лечебной ванны (когда-то, лет десять назад, Бобров отдыхал на курорте в Железноводске).

И вдруг он вспомнил раздражённое лицо Безукладова, его пронзительный, уничтожающий взгляд. Эх, послушал бы сегодня Безукладов Нину Дмитриевну, и без амбиций, апломба начальственного, а спокойно и взвешенно.

Бобров встал, тихо вышел в переднюю. Степан сидел за столом и беседовал о чём-то с матерью Ларисы. Он посмотрел на Евгения, заботливо спросил:

– Ну, выспался?

– Да, – сладко потянулся Бобров.

– А мы вот опять за жизнь толкуем. Эх, Господи, везде она одинаковая.

Евгений Иванович спросил про Ларису, и мать сказала, что та ушла в школу забирать документы. Тогда Бобров вышел на скользкую утоптанную тропинку и пошёл вдоль деревенской улицы к центру села.

Мороз усилился, потянул юго-западный сырой ветерок – первый признак смены погоды. Сиротливо замелькали огоньки в разбросанных по косогору домишках, и такая бедность, скудость была в их облике, что Бобров почувствовал, как начал наливаться злобой. Ведь здесь наши кормильцы живут, захотелось ему крикнуть во весь голос.

Деревенскую улицу надвое, точно острым ножом, рассекал широченный сухой овраг с оголившимися каменистыми боками. Эта глубокая расщелина, чем-то напоминающая горную, подобно Пастушьему, – та же глубокая рана на теле земли, такая же ненасытная, которая поглощает в свою открытую пасть богатые плодородные угодья. Овраг уходил далеко за село, в поля, и снова больно стало на душе Боброва. Может быть, стоило бы здесь пруд сделать, хоть как-то облагородить это изуродованное природой место?

Начинало темнеть, на небе появились первые дрожащие звёзды, и он зябко передёрнул плечами. Ветер продувал насквозь, делал кожу на руках сизой, пупырчатой. И хорошо, что встретилась вскоре Лариса, а то Бобров продрог бы изрядно. Они возвращались домой под руку, и Бобров чувствовал, как шло от Ларисы, проникая через одежду, уютное тепло.

Она неторопливо рассказывала, как удивился директор её неожиданному отъезду, как долго уговаривал остаться хотя бы до конца учебного года, и Бобров даже насторожился: а может, и самой Ларисе вдруг взгрустнулось в родном селе? – но промолчал.

…Уезжали рано утром. Юго-западный ветер сделал своё дело – притащил метель, и засеяло с небес, липкий снег забивал дорогу. На деревья нахлобучило крупные плотные шапки, которые придавили самые длинные ветки к земле.

Степан с Лёнькой быстро побросали два тяжёлых чемодана с вещами в кузов, и только со шкафом, громоздким и неуклюжим, пришлось повозиться. Бобров категорически возражал против того, чтобы тащить этот шкаф в Осиновый Куст – авось найдутся деньги купить новый, да и в квартире матери стало как-то пусто и сиротливо, но Лариса заупрямилась, шепнула ему на ухо:

– Не перечь, может быть, в нём моё счастье спрятано…

Бобров улыбнулся, махнул рукой, а дорогой был даже благодарен этому громоздкому шкафу – за ним меньше дуло, не так засыпало снегом. Они со Степаном, укрывшись брезентом, который предложила взять Нина Дмитриевна – слава Богу, догадливая женщина! – могли даже разговаривать. А говорили опять о судьбе деревни – видимо, у каждого на душе накопилось многое.

Бобров рассказал о вчерашней прогулке по селу, об овраге, напоминающем рану, и Степан вздохнул:

– Знаешь, Женя, и всё-таки нам надо зубами за деревню держаться, спасать её…

– Не знаю, не знаю, – усмехнулся Бобров. – Кто как, а некоторые в коммунхозах попрятались.

– Ладно, – буркнул Степан. – Не подначивай. Я ещё вам покажу. Во мне крестьянский дух не весь ещё истребили…

* * *