Наследство

Через два дня неожиданно приехал Николай Артюхин. На этот раз он был одет в тёмную меховую куртку, и Бобров понял, что сегодня у Николая не лыжная прогулка, а, судя по озабоченности, которая застыла на лице, привело его в Осиновый Куст какое-то важное дело.

Николай стянул с покрасневших рук перчатки, сбросил куртку и, оставшись в тёмном, мелкой вязки свитере, прошёлся по комнате, вбирая в озябшее тело тепло. В доме было жарко. С приездом Ларисы Евгений сжигал в печке по нескольку охапок дров, опасаясь, что она будет мёрзнуть.

Согревшись, Николай подсел к столу, внимательно поглядел на Боброва.

– Я к тебе по делу, Женя! По поводу статьи…

– Что, не понравилась?

В глазах Николая появилось что-то жалобное и одновременно злое, наверное, ему не хотелось снова окунаться в эту историю, но он всё-таки начал рассказывать. Говорил с юмором, шутил над самим собой, своей робостью перед «власть имущими».

– Ну, так надо правоту доказывать, – решительно проговорил Бобров, – в райком идти, в обком…

– Чудной ты человек, Женя, – улыбнулся Артюхин. – Да знаешь ли ты, что весь этот концерт Безукладов затеял. Был он у нас на кафедре, а я не удержался, наговорил ему лишнего, вот и закрутилась машина…

– Да, Безукладова я знаю, – сказал Бобров, – тоже приходилось встречаться…

– Ладно, Женя, – Артюхин выпрямился за столом, – чёрт с ним, с Безукладовым. Знаешь, что я придумал и зачем приехал? Давай статью твою в Москву пошлём. Есть у меня договоренность в один толстый журнал её протолкнуть. Только к запискам этим надо фактуры добавить.

– Ну и действуй.

– Не мог же я без твоего согласия действовать. Да и старика Белова тоже. Кстати, как он?

Услышав про Белова, Евгений Иванович заморгал виновато. Стало стыдно, что после выписки он не нашёл времени навестить Николая Спиридоновича. А ведь тот несколько раз был у него в больнице, приносил книги, сладкий малиновый компот, душистые яблоки, от которых словно щедрой осенью пахло в палате…

– Понятно. – Артюхин не стал развивать эту тему. – Так ты не будешь возражать?

– Не буду.

– Ну, тогда жди известий. Впрочем, и неприятностей тоже. Сам знаешь, начальство у нас не любит, когда его тревожат.

Николай поднялся, хотел, наверное, ещё что-то добавить, но, взглянув на часы, стал одеваться.

– Извини, Женя, на автобус пора…

– А чай? – удивился Бобров. – Ты хозяйку насмерть обидишь!

Николай улыбнулся Ларисе, вздохнул, извиняясь, и она сказала:

– Ладно, Женя, пусть едет.

Артюхин спешным широким шагом пошёл к двери и, оглянувшись, ещё раз кивнул головой на прощанье.

Глава восьмая

Среди зимы нередко выдаются дни, когда неожиданно пахнёт теплом, устанавливается чуть ли не весенняя погода, снег набухает сыростью, и эта сырость как пар висит в воздухе. В такие дни, кажется, прибавляется сил, в предчувствии будущей весны человек наполняется бодростью, ожиданием яркого солнца, высокой голубизны неба.

Сейчас, в январе, до весны было ещё далеко, но оттепель, вдруг нагрянувшая после морозов, словно омолодила Боброва. Он первый раз шёл на работу в школу, шёл торопливо, словно боялся опоздать, хотя предутренняя смуглая тьма не развеялась ещё до конца и до начала занятий было много времени. Лариса даже посмеялась над ним (у неё уроки начинались с десяти), когда подавала горячий, обжигающий чай – дескать, какой же ты учитель, если волнуешься больше, чем школьник.

А Бобров и в самом деле волновался и не находил в этом ничего странного: всю жизнь он занимался другим делом, жил землёй, искренне любовался, как после майских дождей растворяется почва, становится какой-то творожистой, и острые всходы, прокалывая её, тянутся к солнцу. А потом среди июля загуляет лёгкий ветер над зелёным безбрежным морем, и покатятся отливающие сизой темнотой переливчатые волны набирающих силу хлебов. Именно этим предчувствием спелого хлеба и жил всегда Бобров.

Но сегодня ему предстояло сделать новый, совсем неизвестный шаг. Что скажет он школьникам? Да и есть ли ему о чём поведать ребятам? Все предшествующие дни Бобров жил этой тревогой, и сегодня она не улеглась в нём, сжимала тугой пружиной душу, и, кажется, впервые после болезни он ощутил глухой сбой в сердце.

Бобров долго дожидался Ангелину Петровну, мучился и страдал в одиночестве, но когда наконец в школе начали появляться ученики, как-то ожил, немного успокоился. Директор повела его в девятый класс. Наверное, странно выглядел со стороны, в глазах ребят, этот смущённый, уже немного источенный годами человек. Бобров дождался, пока директор представит его классу, и, заговорив о предмете, которым им предстоит заниматься, неожиданно почувствовал, что постепенно уходят неуверенность и страх, а слова наполняются логическим смыслом целесообразности дела, которому ему предстоит служить.