Наследство

– Ну а разве нельзя было Пастуший обсадить лесом? Лесхоз под боком, люди тоже есть? – спросил Бобров.

– На первый взгляд ты правильно рассуждаешь. Я в первые годы посадил там посадку в несколько сот метров. Только со мной мало кто посчитался. В середине июля приехал – а там стадо гуляет. Я к председателю, ещё до Егора Васильевича дело было, – а тот на меня прокурором смотрит: «А почему я за тебя посадки должен охранять? Ты у нас к этому делу приставлен или кто другой?» А тут и в самом деле за меня прокурор ухватился, трясёт бумагами. Травил кто-то другой, а за потраву агроном ответ неси. Таков закон. Он меня месяца два по кабинетам таскал, а потом всё-таки в суд позвал. Стою, бедный, сам на себя непохожий, а судья нажимает: «Почему, гражданин Белов, допустили потраву, по какому праву?» Сам, мол, возмущаюсь, отвечаю. Только мои ответы никто слушать не стал. Тысячу двести рублей за нанесение ущерба лесному делу мне и припечатали. Домой приехал, Марью свою обрадовал, говорю – «полгода буду без зарплаты работать». Она поревела-поревела, а потом успокоилась и мудро так изрекает: «Знаешь, Коля, на тихого Бог нашлёт, а резвый сам налетит. Зачем тебе нужно было лесополосу сажать?» – «Да как же, отвечаю, иначе совсем овраг поле одолеет». – «Ну вот, теперь расплачивайся». И опять в голос.

А когда Егор Васильевич пришёл в колхоз, другой разговор пошёл. Я ему про лесные полосы толковать начинаю, а он мне в ответ: «Ты, Николай Спиридонович, сколько лет в колхозе работаешь?» – «Двадцать лет», – отвечаю. «А вот ты как думаешь, могу я двадцать лет председателем работать?» – «Не знаю», – отвечаю. «Вот видишь, тогда зачем мне сейчас под лесные полосы пашню отводить? Ведь её из площадей не исключают, урожай и на неё делить будут. А отдача от лесополос лет через десять начнётся, к тому времени другой председатель будет работать». Понимаешь, какие рассуждения? А плетью обуха не перешибёшь…

Да, грустный рассказ получился. Обидно и за Николая Спиридоновича, и за Дунаева… Неужели Егор не понимает, что без союза леса и пашни нельзя побороть эрозию и засуху, только одним днём, как бабочка-однодневка, живёт. Надо было убедить человека.

Это и сказал Белову.

– Я ему, Женя, выкладки привёл – экономисты, агрономы сделали расчёт – каждая тысяча, затраченная на создание лесных полос, включая и стоимость произведённой продукции на исключённой из пашни земле, оборачивается полутора тысячами рублей за счёт роста валовой продукции. Но Егор меня просто-напросто широко и по-русски откостерил, и на этом беседа кончилась…

– Так что же будем с этими записками делать?

– А ничего. Не зря я их прошлый раз в корзину выбросил. Пустые бумажки…

Неужели искренне так думал Белов? Неужели бесцельные годы убили всякие надежды у этого человека? Значит, пусть на просторах полей гуляют ветер и вода, а люди творят своё чёрное дело, терзают главное богатство страны…

Белов на кухню сходил, принёс лист бумаги, разложил на столе:

– Ты подойди сюда поближе, – попросил он Боброва, – вот полюбуйся – я карту специальную нарисовал, – как меняется обстановка с содержанием гумуса в почве на полях колхоза. Видишь вот эти жёлтые поля? Здесь содержание гумуса не больше четырёх процентов. А на других – пять-шесть, и только вот на Серёжином – около восьми. Егор Васильевич карту отбросил и спросил у меня: «А в других хозяйствах какая обстановка?» Ну там, говорю, картина ещё более мрачная. Тогда Егор на меня как закричит: «Чего же ты мне мозги компостируешь, ты лучше соседей наших на путь истинный наставляй, проповедник. А мне достаточно, сыт по горло». Тогда я ему последний аргумент выложил, слова Василия Васильевича Докучаева процитировал». «Если действительно хотят поднять русское земледелие, ещё мало одной науки и техники, ещё мало одних жертв государства: для этого необходимы добрая воля, просвещённый взгляд на дело и любовь к земле самих земледельцев». А Егор Васильевич мне в ответ: «Когда Докучаев жил, тогда его ежегодно за планы не спрашивали. А меня каждый день…»

Белов устало опустился на стул. Чувствовалось, разволновался старик, пальцы пляшут на столешнице. Да, видимо, непросто сложилась его судьба, и за многое его можно простить. В таком случае со стороны всегда виднее, а ты сам попробуй, как у тебя получится? Да и что можно сделать в одном колхозе, одним человеком? На память пришло, как вытянулось, помрачнело лицо Безукладова на том памятном зимнем совещании, когда с такой мольбой и тревогой говорил выступавший о судьбе русского чернозёма. Значит, не только Дунаеву, но и ему не по вкусу пришёлся откровенный разговор о судьбе русского чернозёма.

– А прессу не пытались использовать? – спросил Бобров.

– А что пресса? Кто её слушает? Когда-то Тимирязев говорил, что культура поля идёт рука об руку с культурой человека. Значит, мы эту культуру не воспитали, вот в чём беда. А это процесс долгий и не такой простой, это не лесополосу посадить.

– И всё-таки писать об этом надо, – убеждённо сказал Бобров, – иначе как воспитаешь культуру…

– А ты попробуй, – быстро откликнулся Белов.