Наследство

— А, это вы, Валерий Александрович! — обрадовался Петровский, высовываясь из своего закуточка. — Заходите, заходите, дорогой, очень рад вас видеть. — Он поплотнее притворил дверь, они троекратно поцеловались, причем Мелик старался отворачиваться, чтобы не дохнуть на него пивом. — Что-то вы неважно выглядите сегодня, — сказал он, всматриваясь в Мелика. — Поститесь? — произнес он одними губами. — Смотрите, нужно все же поаккуратнее. Режим какой-то нужно соблюдать, нельзя себя доводить до крайности. Вы нам еще нужны, — пошутил он. — Я хоть и сам, конечно… все правила соблюдаю, но стараюсь держать себя в форме. Я ведь когда-то и спортом занимался. Я ведь теперь как? С утра зарядочку, кашки. Бегаю два раза в неделю. А как же иначе? Иначе получится, что не мы (…). Нет, мы должны не только сохранить себя, но и дело сделать, — подчеркнул он, уже не понижая голоса, потому что электрический арифмометр за стеной в эту минуту начал хрипеть и надсадно кашлять, как старый курильщик поутру.

Мелик кивнул, оглядывая благочестивое и вместе с тем волевое лицо Петровского. Пивной кайф его улетучился. Чувствуя вялость в голове и во всем теле, Мелик, не скинув пальто, поудобнее сел и облокотился на стол, опять же незаметно прикрыв рукою рот.

— Мы, православные, — продолжал рассуждать Петровский, — должны в некоторых отношениях брать пример с католиков. Татьяна Дмитриевна Манн недавно рассказывала, что у католиков существуют градации поста: когда человек находится в исключительно трудных условиях, он может и вовсе не соблюдать поста; в других случаях он может поститься по сокращенной, так сказать, программе. В некоторых странах, например, где и без того нечего есть, было бы, разумеется, бесчеловечно заставлять христианина совсем уж морить себя голодом. Скажем, где-нибудь в бывших колониальных странах, в Тропической Африке, в Боливии. А поскольку мы вполне можем быть приравнены к… — он не договорил, — то, стало быть, и в отношении поста нужно соблюдать известную умеренность. Черт знает что делается. Цены ведь просто страшные. Ничего купить невозможно. А ко мне приехал племянник из Новосибирска, так там мяса они не видят уже третий год.

— Пожалуй, вы правы, — отозвался Мелик, непроизвольно сглатывая слюну.

— Татьяна Дмитриевна замечательный человек! — возобновил Петровский, сияя. — Вы ведь встречаетесь с ней? Какой ум, сколько знаний. Я со своим инженерством чувствую себя всегда с нею безнадежно отставшим. Такие знания нужно набирать с детства. Кстати, вот смотрите, я достал любопытную вещь. Вы, конечно, знаете. — Он вынул из портфеля ветхую книгу в кожаном переплете. Это были писания преподобного отца Иоанна Кассиана Римлянина, вещь аскетическая и совершенно неудобочитаемая.

Мелик опять тихо покивал. Петровский, обеспокоенно приглядываясь к нему, почтительно спросил, давно ли он видел отца Владимира.

— Исключительный человек! — добавил он.

— Я видел его дня два или три назад, — спокойно и солидно ответил Мелик.

— Скажите, а что слышно о Хазине? — поинтересовался тот. — Говорят, что за ним следят. Он как, дома? Или… — он пробежал по столу пальцами. — Мне тут удалось послушать «вражеский голосок», Анатолий Максимыч[16] сказал, что они сделали какое-то новое заявление. Но вообще-то Движение распалось, конечно. На сей раз не вышло. Хазин, говорят, пишет мемуары. Вы читали?

— Он читал мне отрывки, — соврал Мелик; пересиливая вялость, он старался держаться по-прежнему солидно, так, как держался с этим человеком всегда.

— Удивительно сильная личность! — воскликнул Петровский. — Я отношусь к нему с большим уважением, хотя видел его у вас только два или три раза. Герой нашего времени. Совесть России. Та позиция, которую он избрал, достойна всяческого одобрения… Но рекомендовать всем стать (…), конечно, нельзя. Мы должны каждый оставаться на своем месте. В доме Господа Бога нашего келий много. А что слышно про отца Алексея? — улыбнулся он. — В Москве он теперь или снова в Цюрихе?

Мелик про себя пожалел, что в свое время, желая произвести на начальника впечатление, рассказал ему слишком много.

— Видел я и его, — криво усмехнувшись, сказал он.

— Сложный человек, — понимающе прикрыл глаза Петровский. — Но ведь и он большое дело делает! Вы не согласны? Ведь жизнь тоже не простая штука. Я сам, например, сейчас в довольно трудном положении. Но если человек не предпринимает ничего без веления сердца и совета своего духовного руководителя… — Он запнулся.

— Конечно, конечно, — подтвердил Мелик, прислушиваясь с несколько возросшим вниманием. Впрочем, речь наверняка шла о докторской диссертации. Мелик знал, что вся лаборатория давно уже исподволь готовила Петровскому материалы для диссертации; об этом не раз с возмущением говорили местные девицы. — Конечно, вам надо защищаться, — сказал Мелик равнодушно. — Почему бы нет. А что, есть препятствия?

Выяснилось, что препятствия имеются: Петровскому предлагали вступить в партию.